Живу вот.
Название - Черный пепел
Автор - Aurellie
Жанр - драма, триллер, мистика
Рейтинг - R, пожалуй
Размер - макси
Статус - закончен, но редактируется
Размещение - запрещаю размещать где-либо
Предупреждение: яойные моменты будут, да. Как и гетные.
О чем: вампир, которому не хватает человеческого общества и который давно смрился с тем, что не может умереть, но отчаянно ищущий собеседника, который его поймет, и человек, для которого загадки из прошлого представляют особый интерес...
Предыдущие главы можно найти по тегу "Черный пепел".
Глава 12От автора: все еще жесть, да.
Глава 12
Суд
Но не прошло и пяти минут после того, как шаги подбитых железом сапог стихли, как меня снова навестили. Но это были не инквизиторы. И даже не служители монастыря. Ко мне пришел тот самый незнакомец, который помог мне очнуться от моего гадкого наркотического сна и который таким таинственным образом меня покинул. Впрочем, появился на этот раз он не менее таинственно.
Я в своем гордом и скорбном молчании опустился на камерную подстилку, подогнув под себя ноги и в который раз сокрушаясь над несправедливостью своего положения, когда вдруг понял, что ко мне кто-то приближается. Не знаю, откуда взялось это чувство, но оно было очень отчетливым. Я не слышал ничьих шагов, но знал, что сейчас я буду не один. И верно едва я только подумал об этом, как по коридору бесшумно прошел тот самый мужчина и точно так же, не открывая камеру, вошел в нее. Просто прошел через дверь, словно ее и не было. Он по-прежнему слабо светился в темноте, и я мог прекрасно разглядеть его лицо. Такое же таинственное, бледное и подвижное.
Он вошел в камеру и стал возле противоположной стены, облокотившись об нее спиной и сложив на груди руки. Он смотрел на меня, словно ждал моей реакции, но не решаясь прерывать мои раздумья.
Тогда я сам поднял глаза на него и заговорил.
- Кто ты такой? - спросил я.
- По-моему, мы еще не закончили с тобой, - ответил он, - и не со всем разобрались.
- Напротив. Я вспомнил все, что со мной произошло. А ты на вопрос так и не ответил. Ты и есть тот дьявол, о котором говорил д’Авер? Из-за тебя меня сожгут на костре или замучают в комнате пыток.
- А разве ты уже заключил сделку со мной? Тебя обвинили напрасно.
- И ты пришел сюда, чтобы мне об этом сообщить, - съязвил я.
- Нет, - ответил он и опустился на корточки рядом со мной, - я пришел как раз для того, чтобы сделать тебе это предложение. То самое, которое сделала тебе Женевьева, а ты его отверг.
- Она предлагала мне себя. А что мне можешь предложить ты? Свое тело, как и она? - я хмыкнул. - Нет, спасибо. Демоны мне не по вкусу.
- Вижу, ты просто помешан на плотских удовольствиях. Поэтому обратил внимание только на эту часть ее предложения. Даниэль, Женевьева обещала передать тебе свою силу. А она обладает немалым. Может быть, тебе уже посчастливилось наблюдать часть ее могущества?
- О да, - я снова хмыкнул, вспоминая, как она убивала малышку Эстель, и как ее кровь сделала Женевьеву еще более неотразимой и прекрасной, - кое-что я уже видел. Но что мне с этого? Я не хочу стать таким же кровопийцей.
- Ты видел далеко не все, - возразил незнакомец, - и ты не знаешь, от чего отказываешься.
- Знаю, - я поднял голову и посмотрел прямо в его глаза, какими могучими и страшными бы они ни были, - я знаю, от чего я отказываюсь. От вечных мучений в аду. Я не продам свою душу Сатане. И на этом точка. Не донимайте меня больше. Я уже сказал это Женевьеве. Тебе еще раз повторить?
- Не нужно, - он присел рядом со мной, но я отшатнулся и отодвинулся от него подальше, - неужели ты меня боишься? - спросил незнакомец.
- Я хочу, чтобы ты меня оставил.
- И что будет потом? За тобой придет Жан-Луи, он вместе со своими помощниками заберет тебя в камеру пыток, и там с тобой сделают такое, что тебе и в самом худшем кошмаре не приснится. Эти люди - извращенцы, любящие чужие страдания, разве ты не понимаешь? Ты знаешь, что у некоторых из помощников Жана-Луи начинается эрекция, когда они наблюдают, как пленнику вырывают ногти или закручивают винт на ногу? Именно поэтому их выбрали в помощники. Ты хочешь доставить им удовольствие?
Я с отвращением посмотрел на него.
- Я хочу достойно умереть, - ответил я, - мне больше ничего не нужно.
- Достойно? - он усмехнулся. - Ты это называешь достойной смертью? Умереть, будучи подвешенным за большие пальцы заведенных за спину рук? Или приплясывая на горящей печи, когда тебе на шею надет подвешенный к потолку ошейник с обращенными вовнутрь острыми шипами? Или же…
- Заткнись свою пасть, чертов демон! - разозлился я. - И отправляйся в ад! Ты мне не нужен! Это всего лишь грязные уловки!
- Вот, значит, как ты думаешь. Наивный мальчик. Разве ты сам не понимаешь, что именно так все и будет? Ведь ты-то прекрасно знаешь, что происходит во время инквизиторских пыток, вас хорошо пичкают подобной информацией…
- Вот именно, я не идиот, я прекрасно во всем осведомлен! – перебил его я. - Демоны лживы и льстивы, они используют человеческие эмоции, манипулируя ими для достижения своих целей. Я все это знаю, я читал «Молот ведьм»…
- А, знаменитый «Malleus Maleficarum», - кивнул демон, - и почему он пользуется у людей такой популярностью? Но каким же могучим описан дьявол этими двумя монахами, которые создали этот шедевр! Прямо не верится, что все, приписываемое бедному Сатане, ему под силу. Не кажется ли тебе, что большая часть страшных злодейств, которые он, по их мнению, должен совершать, на самом деле – выдумка, придуманная для удобства священнослужителей? Кому-кому, а тебе должно быть известно, какая у монахов богатая фантазия. И как они любят воплощать ее в реальность.
Это замечание достигло цели. И он, и я это поняли. Я шумно втянул в себя воздух. Меня словно что-то больно кольнуло в сердце, и я едва сдержался, чтобы не застонать. О да, он был прав. Черт возьми, он был прав, как никто и никогда!
Он, этот демон, был моим единственным союзником. У меня больше не осталось никого, кто мог бы мне помочь и поддержать. Я был бессильным, а он предлагал мне власть. Разве этого недостаточно?
Но взамен ему нужна была моя душа. Он делал это не потому, что хотел помочь, а потому, что, как и остальные монахи Сен-Этьена, думал о себе. О своей выгоде. И при этом он еще и дьявол. О да, действительно, этого было достаточно! Чтобы отказать ему, конечно.
- Нет, - снова ответил я, когда мне удалось смерить бешеный стук сердца, - я не отдам тебе свою душу. Я решил умереть, и это уже никто не изменит.
- Ты можешь это изменить, - возразил он, - можешь, Даниэль. Прими мое предложение. Возьми меня в свои союзники. И я дам тебе власть. Зачем мучить себя и давать возможность этим ублюдкам насладиться твоими муками? Я могу избавить тебя от этого. Я могу тебе помочь. Я, и больше никто.
- Не делай вид, что ты этого хочешь - помочь мне. На самом деле ты ведь мне не союзник. Ты такой же мне враг, как и Доминик д'Авер. Ты ведь делаешь это предложение не потому, что хочешь помочь мне, а потому, что тебе нужна моя душа. И все. Ты тоже, как и он, печешься о своей выгоде! Так чем ты его лучше?
- Не смей сравнивать меня с этой жалкой тварью! - ответил демон. - Разве ты не видишь разницу, Лотте? Д’Авер просто берет то, что он хочет, а я предлагаю тебе за это плату! Я предлагаю тебе свои услуги! И только с моей помощью ты можешь отомстить за ту боль, которую тебе причинили.
- Да, но ты требуешь плату намного выше той, которую берет д'Авер.
- Да что ты? А ты все еще надеешься вознестись после смерти на небо? Ты уже мой, хочешь ты того или нет! Поэтому давай обойдемся без лицемерия.
- Как ты жалок. Ты уже используешь те же доводы, что и твоя пособница. Женевьева говорила мне то же самое. Те же слова! Вы как, вместе их выдумывали или ты просто их повторяешь? Эх ты, ну что ты за дьявол такой, без воображения и фантазии!
- Я повторяю очевидную правду, Лотте. И, думаю, у тебя хватит духу признаться мне в своих грехах. А также понять, какие наказания тебя ждут. В любом случае ждут, ты ведь сам это понимаешь! Я вижу твою натуру слишком хорошо, чтобы посчитать, что ты еще тешишь себя ложными надеждами.
- Очевидно, все же не так хорошо. Иначе понял бы, что я никогда и никому не служу!
- Я предлагаю тебе не службу. Я предлагаю тебе помощь.
- Это одно и то же.
- Неправда. Даниэль, подумай сам, что для тебя лучше: покориться судьбе и стать ее жертвой, дать над собой издеваться и умереть в мучениях, или же бороться, отомстить за причиненные тебе страдания и за ту несправедливость, которую ты сейчас вынужден терпеть? Разве будет достойный человек, а тем более достойный мужчина терпеть такие издевательства, когда у него есть шанс наказать своих мучителей?
Я, конечно же, понимал, что он делает. Сейчас это было еще очевиднее, чем раньше. Он просто играет моими эмоциями, использует их для того, чтобы подчинить себе. Вот как дьяволы, подобные ему, заманивают в свои сети невинные души! Ну нет, я на такую примитивную приманку не попадусь!
Я поднял глаза на демона и увидел, что он улыбается. Странно, но улыбка делала его лицо каким-то особо мягким, даже человечным. Уж наверняка более человечным, чем лицо д'Авера и его приспешников. И что еще более странно, я понял, что испытываю к нему симпатию. Или все это тоже было не более, чем иллюзией?
- Даниэль, разве слово «невинный» применимо к тебе? - спросил он все так же мягко. И я понял еще кое-что - он умеет читать мои мысли. Почему-то меня это не удивило. - Я только хочу помочь тебе сделать твой век на земле не таким мучительным. Дать тебе возможность отомстить. Ты ведь того стоишь! Подумай об этом. Если ты мне сейчас откажешь, то очень скоро умрешь, твоя душа и так попадет ко мне в распоряжение.
- Не обязательно. Я все еще могу раскаяться и получить прощение. Если моя душа будет полна смирения и прощения, я смогу рассчитывать на милость Господа.
- Ты так думаешь? Но разве ты полон смирения? Разве ты готов простить своих обидчиков? Если к тебе сейчас придет, скажем, Августин Реми, ты что, простишь его и забудешь все его прегрешения? И ты готов преклонить колени перед д’Авером и подставить ему вторую щеку для удара? Твоя душа полна мира и покоя?
- Нет! - я закрыл лицо руками, чувствуя, что проигрываю. Мне отчаянно захотелось расплакаться, но такого я бы никогда себе не позволил.
Я почувствовал, как холодная, ледяная рука демона легла мне на плечо и легонько его сжала.
- Потому ты мне и нравишься, - произнес демон все тем же мягким тоном, - в тебе столько гордости, столько непреклонного высокомерия и готовности защищать свою собственность, ты полон решительности и гнева. Это именно то, что мне нужно! Даниэль, ты достоин большего, чем жалкая смерть в подвалах инквизиторов.
- Примитивная лесть, - бросил я.
- Нет. Реальный взгляд на вещи. Ты ведь и сам знаешь, что я прав.
- Я на это не куплюсь, - стоял я на своем, - я не отдам тебе свою душу, ты что, еще этого не понял? Пусть даже я попаду в преисподнюю после своей скорой смерти, я все равно не стану заключать с тобой никаких сделок. Я никому не служу. Ты ведь сам только что сказал, что меня отличает гордость и высокомерие. Так вот, теперь ты наблюдаешь их проявление. Я повторяю еще раз: я отказываюсь от твоего предложения. И я не передумаю.
- Значит, ты уже все решил.
- Да.
- И ты считаешь, что я не смогу заставить тебя передумать.
- Не считаю, я это знаю.
- Хорошо. Тогда я, как ты меня и просил, оставлю тебя. Но я вернусь после того, как ты получишь первую порцию пыток. И посмотрю, каковым будет твое мнение тогда. Посмотрим, мой милый Лотте, хватит ли у тебя храбрости вытерпеть уготованные тебе муки. Они ужасны, поверь мне.
- Вряд ли в аду будет лучше.
- Это совсем другое. Даже не сравнивай.
- Не сомневаюсь, - я хмыкнул, - и именно поэтому мнение свое я не изменю.
- Хорошо, Даниэль, я тебя оставлю. За тобой уже идут, и скоро ты сам познаешь всю мерзость святой инквизиции. А пока что - до свидания!
Он поднялся с моего матраса и легкой, неслышимой походкой двинулся к решетке, через которую уже готов был перешагнуть, как мне на ум вдруг пришло нечто очень важное, о чем я пока не додумался у него спросить.
- Постой! - я тоже вскочил и бросился к нему. - Подожди! Скажи мне, тебе известно что-нибудь о Николя?
Демон остановился и повернулся ко мне. Я заметил в его глазах печаль.
- Он мне неподвластен, Даниэль. Поэтому я не могу тебе ничего сказать.
- Но ты можешь его спасти! Можешь сделать хоть что-нибудь!
- Нет. Пока я не служу тебе, я не могу выполнять твои приказы. Я не могу ему помочь.
- Но что с ним? Он жив? Скажи мне хотя бы это!
- Не могу. Я должен идти. Я уже слышу шаги твоих мучителей. Мы поговорим в другой раз.
- Нет, подожди! - я бросился к решетчатой двери, но он уже проскользнул сквозь нее, и я только беспомощно схватился за решетки двумя руками, наблюдая, как он удаляется, все тем же бесшумным шагом ступая по каменному полу. - Предатель, - проговорил я, отступая вглубь камеры, - ты точно такой же предатель. Ты ничем не отличаешься от Сен-Этьеновских монахов.
- Мы еще поговорим с тобой, Даниэль, - раздался в моей голове его голос, и я понял, что мы можем общаться так, не произнося вслух ни слова, - жди меня сразу по окончании сегодняшнего дня. Тогда ты уже будешь иметь представление о том, что такое инквизиция и что ожидает тебя в недалеком будущем. Если ты только доживешь до вечера. Многие умирали в первый же день в камере пыток.
- Снова то же самое, - буркнул я себе под нос.
- Жди меня, Даниэль, и помни, что ты можешь в любой момент призвать меня. Ты можешь позвать Женевьеву, как она сама тебе говорила, а она может передать твои слова мне. Не забывай об этом.
- Не забуду, это уж точно, - ответил я, снова опускаясь на свой матрас.
- До скорого, Данэель.
Я не ответил. А демон оказался прав: в коридоре уже звучали громкие шаги подкованных железом сапог. Я глубоко вздохнул. Ну вот, теперь меня будут пытать. Я стал вероотступником. И к тому же едва не продал дьяволу душу. На секунду меня снова посетил страх. Я вспомнил, как боялся, панически боялся встречи с Сатаной в детстве, когда читал подобные легенды и сказания. Уж я-то устою, если буду на месте незадачливых героев, думал я тогда. Что бы со мной не случилось, я никогда не свяжусь с нечистой силой. И вот чем все это обернулось.
Вообще, во что превратилась моя жизнь? Как я мог до такого дойти? Что у меня вообще осталось? Я лишился всех близких мне людей. Брат Августин, которым я так восхищался и в котором видел свое будущее, оказался последним трусом. И брат Филипп тоже. Все монахи, и брат Арно, и Морис, и Александр, и другие - все от меня отреклись. А ведь они знали меня с детства, почему же никто, никто за меня не вступился? А я доверял им, даже любил их! Разве они того стоили? Как они могли так со мной поступить, как могли меня предать, когда были мне так нужны?!
И я лишился Николя. Как бы мне хотелось еще раз его увидеть, обнять, может быть, попросить прощение. Это я уговорил его бежать, я был виноват во всем, что с ним случилось! А ведь он был самым близким мне человеком, единственным настоящим другом за всю мою жизнь!
Я вспомнил всю историю нашей дружбы. Вспомнил Ники в самом начале: белокурый парижский франт с самоуверенным взглядом и бесшабашным характером, гордой походкой идущий по мрачным коридорам монастыря и с высокомерием и пренебрежением отзывающийся об общественной спальне, в которой мне довелось жить. Ему ничего не стоило взять под свое крыло такого потерявшегося мальчишку с романтичными и наивными мечтами, как я. Потом он стал несчастным покинутым страдальцем, который так блестяще играл свою роль. Эти его аквамариновые глаза, полные печали и слегка опущенные плечи, зачесанные за уши волосы. Само смирение! И все тот же характер, полный азарта и увлеченности. И вот Николя в последние дни: испуганный, встревоженный, с дрожащими губами и полный какой-то непонятной фатальности. Он постоянно говорит о вечности, о любви и смерти, и слова его полны какой-то особой печали и глубины. Неужели он знал? Предчувствовал, какой конец нас ждет? Почему же тогда он согласился идти со мной до конца? Он искал у меня утешения, а я подарил ему такой ужасный конец… О, Господи, как же мне хотелось попросить у него прощения, посмотреть в его глаза еще хотя бы один раз!
Дверь камеры с грохотом распахнулась. Ко мне потянулись сильные, грубые руки Бертрана.
- Идем, юноша, - сказал он, и после медово-сладких воспоминаний о Николя его голос и его вид показались мне просто невыносимыми, - сейчас тебя будут судить. За свои грехи надо отвечать.
За мои грехи… а разве душевных терзаний мало?
Бертран повел меня по коридору куда-то вниз. Здесь, в подвале, теперь был целый лабиринт. Или все это было здесь и раньше, просто не использовалось? Я не знал. Я только с вялым интересом рассматривал коридоры, в которых мне еще не доводилось бывать. Вот оно, святое здание инквизиции. В голову снова полезли отрывки из прочитанных мною канонов. Я вспомнил, что там писалось о пыточных камерах. Тогда это вызывало у меня некие далекие, неопределенные эмоции. Как будущий монах, я не мог не соглашаться с необходимостью искоренять ересь. А как молодой впечатлительный мальчик я не мог не ужасаться чудовищности того, что предстоит переживать попавшим в эту камеру. Вот уж никогда не думал, что когда-нибудь мне доведется сидеть на скамейке подсудимого и что меня будут обвинять в сделке с дьяволом!
Мы прошли два коридора, каждый из которых заканчивался запираемой на ключ тяжелой дверью. Здесь было прохладнее, чем наверху, и я понял, что мы находимся глубоко под землей. Увы, бежать отсюда будет невозможно. Здесь даже окон нет.
Когда мы проходили мимо одной из дверей, я услышал чей-то протяжный болезненный стон, сорвавшийся в последствии на крик и замерший так же внезапно, как и раздался. Я вздрогнул.
- Значит, я не единственный пленник? - спросил я.
- Конечно, нет, - ответил Бертран, - сюда приводят подсудимых из всех ближерасположенных деревень. Арлу, Кентон, Пакен, Сен-Альдар - это только небольшой список. Кроме того, сюда иногда приводят ведьм на допрос так называемые странствующие инквизиторы.
- Понятно, - только и ответил я.
- Эту женщину, чей крик ты только что слышал, пытают уже шестнадцатый раз, - как бы между прочем, сказал Бертран, - на нее был донос в том, что она - ведьма. Она летала ночью на оргии к Сатане, и, естественно, за этот грех будет наказана.
- Интересно, - ответил я, - неужели кто-то видел ее на этих оргиях? И как это было?
- Она любила спать допоздна, потому что ночью плясала на шабашах, - пояснил мой проводник, - правда, муж ее утверждает, что она никуда не летала и каждую ночь спала в своей постели.
- Так почему же она тогда здесь? - удивился я.
- Дьявол очень хитер. Но нас ему не провести! - он даже кулаком пригрозил непонятно кому. - Мы знаем эти его штучки. Когда женщина была на шабаше, в постель к мужу ложился суккуб, принявший ее обличие. И он не мог отличить ее от демона. Дьявол хитер и готов помогать своим пособникам, но нам известны все его штучки.
- И только на основании этого вы ее арестовали? - ужаснулся я.
- На нее был донос. Разве по-твоему этого недостаточно? Мы должны бороться с дьяволом! Но кому я это говорю? Тебе, который сам вверил ему свою душу и который носил на себе медальон осквернительницы сего места? Разумеется, ты будешь защищать своего хозяина. Но мы и из тебя вырвем признание. Как бы ни помогал тебе Сатана, мы его одолеем.
Я ничего не ответил. Да и что я мог сказать? Что они стали бы слушать из того, что было правдой для меня?
Мы тем временем подошли к одной из дверей. Огромная, каменная, с выгравированным посередине крестом. Прямо как украшение на современных гробах. Бертран вытащил ключ, и дверь со скрипом отворилась.
Мы вошли в комнату для дачи показаний. Она была довольно большой, и в ней из мебели стояли только стол, стулья и маленький шкафчик с бумагами.
Жан-Луи сидел за столом, заваленным кипой бумаг. Рядом с ним стояли несколько человек в темных плащах с капюшонами. Лиц не было видно – капюшоны закрывали их до подбородка.
Мне подумалось, что это место напоминает чистилище. Святые инквизиторы и моя бренная, нечестивая душа. На миг меня даже посетила мысль: а почему бы мне не раскаяться? Почему бы ни дать правдивые показания, ведь не такими уж несправедливыми были выдвинутые против меня обвинения. Я действительно общался с дьяволом, почему бы мне в этом не сознаться? Почему бы не рассказать Жану-Луи о своем странном посетителе, о том, как меня пыталась соблазнить Женевьева, о том, что я предавался содомскому греху с Николя? Почему бы мне не исповедаться, здесь и сейчас? Я уже почти смирился с мыслью о том, что я умру. Зачем же мне переживать ужас пыток? Я получу прощение и умру христианином. Эта мысль, это желание было навеяно воспоминаниями о моем детстве, о том, во что я всегда верил и чему доверял, чему меня учили и что я сам постиг. Это был бы, несомненно, самый правильный выход из моего положения.
Но эта мысль уже через мгновение показалась мне абсолютно неприемлемой, и даже то, что я подумал о подобном всерьез, заставило меня содрогнуться. Ведь именно этого и ждал от меня д'Авер! Подчинения, пресмыкания, которое только лишний раз подтвердит его святую правоту. Нет, никогда! Хотя бы в память о Ники.
Я даже улыбнулся. Может, не так уж и неправ был этот демон, когда говорил, что мое место в его рядах? Но нет. Я не стану его рабом. По крайней мере, сознательно. А то, что будет после смерти… может быть, прощения я и не заслужу. Я честно признаю, что я - грешник. Но и от греха своего не отрекусь. Потому что просто не понимаю, что в нем плохого и как его можно ассоциировать со злом.
Понимаешь, Мартин, когда я входил в камеру, где мне предстояло пройти через суд, пытки и издевательства, мне просто необходим был какой-то стимул, какое-то утешение. И поэтому я придумывал его себе, подбодрял самого себя. Что мне могло помочь морально, не позволить сломиться и подчиниться? Мое эго? Моя гордость? Я потерял все, что было мне дорого, у меня остался только я сам. Впрочем, не буду врать и говорить, что мне не было страшно. Конечно же, было. Но я пообещал себе не выказывать этот страх и не унижаться, как это было перед д’Авером. По крайнем мере, постараться вести себя именно так. Ведь мне было известно, что пытки могут сломить даже человека с самой сильной волей. Есть такая боль, такая ее разновидность, которая просто с ума сводит. А инквизиторам это известно даже лучше, чем мне. Она – их наука и их оружие.
Итак, меня привели на суд.
Едва мы приблизились, Жан-Луи велел мне сесть на стул. Это был маленький неудобный табурет, на который меня усадили и приставили слева и справа по стражнику. Мне снова вспомнился цирк в зале д’Авера. Но тогда я просто поддался эмоциям, когда он заговорил о Николя, на это раз я постараюсь себя сдерживать. Хотя я понимал, что я все равно вряд ли останусь хладнокровным.
Я поднял голову и посмотрел на своих судей, показывая, что я готов отвечать на вопросы. Главное - сохранять достоинство. Никакой паники, хотя бы не показывать ее.
И тогда инквизитор приступил непосредственно к допросу. Его секретарь обмакнул перо в чернила, и деловито развернул пергамент.
- Даниэль Лотте, - обратился ко мне судья-инквизитор, и я невольно вздохнул. В последнее время мое имя уже само по себе звучало как некое оскорбление, - ты знаешь, в чем ты обвиняешься?
- А разве я похож на глухого? Обвинение мне было предъявлено в вашем присутствии!
- Не смей разговаривать со мной в таком духе! - голос судьи стал звучать резко и даже злобно. - Отвечай на вопрос, который тебе задали!
- Меня обвиняют в том, что я продал душу дьяволу, - ответил я ровным, спокойным тоном. Я заметил, что секретарь записывает каждое мое слово.
- Значит, ты признаешь свою вину?
- Нет.
- Ты отрицаешь то, в чем был обвинен?
- Да.
- Против тебя были выдвинуты серьезные улики, - сказал Жан-Луи, - ты носил на своей шее амулет с гербом известной отступницы. Ты будешь это отрицать?
- Нет.
- Тогда объясни мне, откуда он у тебя и почему ты носил его, скрывая под плащом послушника, втайне от всех!
- Потому что не хотел, чтобы меня обвинили в ереси.
- Значит, ты признаешь свою вину!
- Нет, - снова пожал я плечами, - я просто не хотел, чтобы меня ложно обвинили.
- Но откуда у тебя этот медальон? Тебе его дал Сатана? Или его приспешники?
- Нет. Я нашел его на холме. Многие монахи могут подтвердить, что я часто гулял по холму в свободное время, - ответил я. Ведь это была не такая уж и ложь. Я действительно нашел этот медальон на холме. В том или ином смысле.
- Не ври мне, юноша! Не смей отрицать свою вину! Ты только отягчаешь свою вину. Против тебя свидетельствовали многие монахи и послушники.
- И я даже могу назвать их имена, - хмыкнул я.
- Значит, ты утверждаешь, что эти достопочтенные монахи лгут? Ты обзываешь их обманщиками? Да ты и мизинца их не стоишь! В какую веру ты веруешь?
- В христианскую, - с готовностью ответил я.
- Почему же тогда ты бежал из монастыря, в котором тебя обучили этой вере? Почему ты похитил ни в чем не повинного юношу и заставил его стать таким же вероотступником?
- Он не вероотступник! - горячо возразил я. - Где он? Куда вы его дели? Он был самим совершенством, почти святым! Вы знаете, что с ним сделал Доминик д’Авер? Знаете, для чего он потребовал, чтобы нас вернули в монастырь?
- Замолчи, нечестивый! - прикрикнул на меня Жан-Луи. - Здесь я буду задавать вопросы! И не тебе клеветать на того, кто дал тебе кров над головой и еду!
- Но почему нас тогда вернули в монастырь? Мы ведь не являемся монахами, мы всего лишь послушники. Мы могли покинуть монастырь в любой момент!
- Почему же тогда вы бежали ночью, тайно? Почему никому не сказали о своем решении?
- Да потому что нас никто бы из монастыря не выпустил! Я узнал тайну нашего святого отца, и он боялся, что я сделаю на него донос.
- Святой отец? Боялся тебя? Это уже откровенная ересь! Юноша! Перестань вести себя подобным образом! Ты только усугубляешь свое положение. Неужели ты хочешь добавить к своим грехам еще и препирательство с судьей?
Я ничего не ответил. Но мне вдруг стало так больно, так горько, что я в мгновение ока забыл о своей ущемленной чести. Почему я? Почему все это выпало мне, а не другому? На свете существуют и другие грешники, и их грехи намного тяжче моих, но разве испытывают они такие мучения? Почему д'Аверу все сходит с рук?
Мой допрос только начался, до пыток было еще далеко, а я уже испытывал такую сильную боль. Что же будет дальше? Смогу ли я все это выдержать?
- Скажи, юноша, это дьявол подбил тебя на побег? - словно из сна, донесся до меня голос инквизитора.
- Нет, конечно, - спокойным голосом ответил я, - чтобы захотеть сбежать из этого монастыря, не обязательно быть подстрекаемым дьяволом.
- Ты веришь в то, что дьявол смог бы соблазнить тебя? Ты веришь в колдовство, в ведьм и колдунов?
- Верю, - ответил я, вспомнив, что ответ «нет» тоже явил бы собой разновидность ереси, - но мне дьявол не являлся.
Снова ложь, подумалось мне. Я уже врал, не задумываясь. Но разве мог я сказать правду? Тогда мне пришлось бы признаться и в остальном.
Я совсем запутался. Я попал в собственную паутину. Но мне было больно, так больно. И так обидно. Словно в душу мне вылили банку кислоты, и она прожгла все мои внутренности. Но я решил идти до конца. Именно тем путем, который выбрал для себя с самого начала.
Меня долго вопрошали. Наверное, часа два, если не три. Это было так утомительно. Меня хотели поймать на слове, подловить и бросить в лицо мою ложь. Но я держался. Куда-то исчезли все мои эмоции, уступив место какой-то безразличности, апатии, усталости. Я машинально, хоть и очень логично, выдавал ответы. Бывало, мне задавали вопросы, никак не относящиеся к делу, задавали их долго, один за одним, а потом резко задавали провокационный вопрос.
- Какой цвет ты предпочитаешь?
- Зеленый.
- А какой рукой ты ешь?
- Правой.
- А скажи, когда дьявол давал тебе упомянутый медальон, он говорил, как его можно использовать?
- Я нашел медальон на холме. Дьявол мне его не давал.
И так до бесконечности. Наконец инквизиторы поняли, что я не сдамся так просто, и решили заканчивать допрос.
- Раз уж ты так упрямишься и не хочешь выдавать своего господина, то мне не остается ничего, кроме как применить к тебе пытки. Мы не можем казнить тебя без признания и раскаяния, поэтому нам необходимо, чтобы ты сознался в своем преступлении. Для этого мы отведем тебя в камеру пыток, где под воздействием боли ты сознаешься во всем, что совершил.
Понятые подтвердили свое присутствие на суде, поставил свою подпись и нотариус. Документ, изображающий светский суд, был почти завершен. Оставалась только одна деталь - моя добровольная подпись.
Тогда инквизитор и Бертран повели меня в коридор. Дверь камеры пыток оказалась совсем рядом. Видимо, пленников приходилось часто туда водить. Интересно, сколько из них созналось добровольно, признавая за собой тот самый бред, который навешивали на них инквизиторы? Впрочем, я понимал, что было еще такое обстоятельство, как страх перед пытками. Иногда, как я читал в книгах, подсудимым показывали приспособления для пыток, и пленники сами признавали свою вину, лишь бы не быть подвергнутыми этим самым пыткам.
Дверь камеры была такой же массивной, и чтобы открыть ее, стражнику пришлось поднапрячься. Она отворилась со зловещим скрежетом и сразу же за нами закрылась.
Мы оказались в просторной комнате с земляным полом, освещенной десятком больших свечей, прикрепленных к стене. И у меня просто мурашки по коже пробежали, когда я рассмотрел, чем была заполнена эта комната.
Никогда не думал, что можно придумать столько разнообразных способов причинить боль. Здесь были кресла с приделанными в самых разнообразных местах лезвиями, шипами и иглами и подозрительными железными штуками в области шеи и головы. Столы с непонятными, а оттого еще более пугающими приспособлениями. Тиски с лезвиями, при виде которых мне чуть не стало дурно. Конструкции, которые по своему строению не напоминали ничего конкретного, но обладали такими пугающими очертаниями, что от малейшей смутной догадки об их предназначении кровь стыла в жилах. Здесь была печь, раскаленная докрасна. Лестницы из грубого, неотесанного дерева. Свисающие с потолка веревки с крючьями и петлями. Стальные ножи, иглы, щипцы, гири, тесаки, разнообразные баночки и бутылочки с непонятными жидкостями. Плетки с маленькими, совсем крошечными, но очень острыми крючьями на концах. И это был еще не весь перечень адских приспособлений.
В углу за столом, на котором стояли несколько бутылок вина, сидел и сам палач. Как и инквизитор, он был одет в темный плащ с капюшоном. Но он значительно отличался по комплекции от Жана-Луи. Он был вдвое коренастей, с более широкими плечами и толстыми, мясистыми руками, пальцы на которых напоминали короткие сосиски.
- Донасьен, держи вероотступника! - сказал Жан-Луи почти весело.
Палач поднялся из-за стола и зашагал ко мне. Его шаги были грузными, тяжелыми. Он подошел ко мне, внимательно меня осмотрел, как новую игрушку. И я невольно вспомнил рассказ демона. Меня буквально передернуло от отвращения.
- Так-так, и в чем же его обвиняют? Колдун? Еретик? - спросил палач густым, жирным басом.
- Хуже, - ответил Жан-Луи, - он - слуга Сатаны. И если бы мы его сейчас не поймали, он бы наделал зла монахам Сен-Этьена.
- Тяжкий грех, - покачал головой Донасьен, - но у меня он заговорит, не сомневайтесь. Дьявол, конечно, будет его оберегать, но мы сделаем все возможное, чтобы он сознался.
Потом Жан-Луи обратился ко мне с длинным диалогом, в котором он в последний раз просил меня согласиться с протоколом и сознаться в своем грехе, обещая мне милость Господню и долгую, вечную жизнь. Разумеется, не на земле, а на небесах. Я только с усмешкой его слушал. Или он забыл, что я тоже был монахом, хоть и не доминиканцем, но все равно мне были известны все трюки инквизиторов. Это был такой же ритуал, как и причесывание по утрам. Я не поддался.
Потом последовало запугивание. Палач водил меня по комнате, показывая мне те или иные приспособления и объяснял, для чего они нужны и как применяются. Когда он с любовью провел рукой по мелким крючьям плетки, на которых еще осталась запеченная кровь и кусочки плоти, меня едва не вырвало. Но я решил пройти это до конца.
Тогда, видя, что я по-прежнему упираюсь, палач решил перейти непосредственно к пытке. Но до этого нужно было совершить еще несколько очень важных действий.
Меня раздели донага. Палач, а вместе с ним и Жан-Луи стали внимательно осматривать мое тело в поисках скрытых печатей Сатаны, которые будто бы делали человека нечувствительным к боли. Не найдя их, они решили сбрить все волосы на моем теле.
Странно, может быть, но только тогда я по-настоящему запаниковал. Я потеряю свои чудные кудри, нет! Я хочу умереть красивым, чтобы у каждого при виде меня замирало сердце от тоски и боли по безвременно скончавшемуся молодому юноше. Но они хотят меня этого лишить!
Истолковав мой протест как подтверждение того, что под волосами я скрываю запретный знак, инквизиторы связали меня и все-таки обрезали мои волосы. Тогда они были чуть короче, чем сейчас. Потом еще дополнительно прошлись бритвой по моей голове. Не найдя на моем голом черепе ничего подозрительного, они перешли к подмышкам и паху. Но и там ничего неподобающего не обнаружилось.
Только убедившись, что никаких видимых печатей дьявола на моем теле нет, было решено переходить непосредственно к пыткам.
Все это время я изо всей силы старался подавить панику и страх. Я боялся боли, что уж тут скрывать. Но я должен был изо всей силы стараться сохранить хотя бы видимое достоинство!
Сначала решено было применить ко мне вытягивание. Меня, естественно, нагого, положили на колючую неотесанную доску, руки завели над головой и закрепили в деревянных тисках. Ноги также закрепили. И привели в движение механизм - деревянные тиски расходились в стороны, и меня словно разрывало пополам - руки тянуло вверх, а ноги - вниз.
Когда меня вытянули впервые, мне показалось, что я разом сломал обе руки и вывихнул суставы обеих ног. Боль была такой неожиданно сильной, что я не сдержал крика. Кроме того, в спину мне уже вонзилось с десяток крупных заноз.
- Ты признаешь свою вину? - раздался надо мной равнодушный голос инквизитора.
- Нет! - буквально завопил я.
Меня вытянули еще сильнее. Я стиснул зубы, а в глазах у меня потемнело. Мне показалось, что мои руки вот-вот оторвутся, а ноги будут выдернуты из коленных чашечек. Но мои палачи не были милосердными.
- Ты сознаешься?
- Нет!!
Когда меня вытянули в третий раз, еще сильнее, что-то в моей руке хрустнуло, а боль была такой нестерпимой, что мой крик, должно быть, долетел не только до монахов Сен-Этьена, а и до деревни Арлу.
- Ты сознаешься в связи с дьяволом?
- Нет!!!
Давление внезапно ослабло. Мое тело вернули в прежнее положение, позволив секунду отдохнуть от боли и отдышаться, потому что дышать, когда тебя растягивают на колючей доске, было невозможно. Но расслабиться мне позволили только для того, чтобы, спустя мгновение, вернуть к тому же натянутому состоянию. Боль на этот раз показалась мне еще более сильной, и перед моими глазами вновь на мгновение воцарилась темнота.
- Лотте, ты сознаешься?
- О Господи, нет! - мой голос стал ломким, тонким и слабым от боли.
Меня вытягивали еще шесть раз. Но вскоре я перестал испытывать боль. Мои руки и ноги потеряли чувствительность. Поняв это, палач решил применить другую пытку. Теперь меня ожидал испанский сапог или, как его еще называют, ножной винт.
Так как сам я не мог даже рук опустить (я их даже не чувствовал), палач сам поднял меня и усадил на стул, привязав мои ладони к спинке. Я только откинул голову и сидел, закрыв глаза и тяжело дыша. Вот бы потерять сознание, думал я. Но не тут-то было. Мне в лицо выплеснули целое ведро холодной воды.
- Донасьен, подожди, - услышал я голос инквизитора, - пусть он придет в себя. Несколько минут.
- Да, правильно говорите, - согласился палач, - пусть к нему вернется чувствительность.
На несколько минут они меня оставили. Холодная вода продолжала стекать мо моему голому телу, и по коже пробегала дрожь. Я чувствовал покалывание в руках и ногах, которое с каждой секундой все усиливалось. И ко мне возвращалась моя прежняя боль.
- Ну вот, посмотри, до чего ты себя довел, бедняжка. А ты мог так легко всего этого избежать, - раздался в моей голове низкий демонический голос.
- Заткнись, - все еще не отдышавшись, проскрипел я, - и убирайся.
- Нет, Даниэль, не говори со мной вслух. Иначе тебя будут пытать еще более жестоко.
- А разве ты этого не хочешь? - на этот раз я задал вопрос мысленно, только шевеля губами. - Я же окажусь в еще более выгодном для тебя положении.
- Я не желаю тебе боли. Я желаю тебе избавления.
- Ты желаешь мою душу, - прошептал я.
- Это совсем другое. Твоя душа и так скоро будет у меня. Может быть, даже сегодня. Ты знаешь, что такое испанский сапог? Многие умерли от болевого шока, когда им его одевали.
- Снова запугиваешь? Я же говорил, что ты жалкий.
- А уж какой жалкий сейчас ты! Но я могу все изменить. Подумай, Данэель, только я могу дать тебе сейчас могущество.
- Я сказал - нет! Убирайся! - последние слова я уже выкрикнул, совсем забыв об осторожности. И, конечно, привлек внимание своих мучителей.
- Смотрите, Донасьен, Бертран, он разговаривает с дьяволом! - воскликнул Жан-Луи.
Донасьен ухмыльнулся, а Бертран принялся неистово молиться. Я едва не расхохотался. Самым нелепым и комичным было то, что он был прав.
- Возобнови пытки, - велел инквизитор.
Донасьен принялся за дело с особым рвением и энтузиазмом.
Что собой представлял испанский сапог? Это было некое приспособление, напоминающее две параллельные зубчатые пилы, укрепленные в тисках из нескольких круглых железных обручей, и между ними зажималась нога жертвы, в данном случае моя. Сначала давление было очень слабым, я только чувствовал тупые приступы боли, когда зубцы впились мне в плоть.
- Ты признаешь свою вину? - грозно вопрошал инквизитор.
- Нет, - стоял я на своем.
Сапог начал медленно сжиматься. Обручи вдавливали зубья в плоть, но крови еще не было. Я стиснул зубы. Потому что боль все же была.
И тут увидел демона. Его силуэт был полупрозрачен, но все же не узнать его я не мог. Его лицо казалось печальным, и он стоял как раз позади палача.
- Наслаждаешься моими муками? - прошептал я.
- Наблюдаю, до чего же дошли люди. Им нравится причинять друг другу боль, и они считают это богоугодным делом. А ведь этому богу хочешь служить и ты!
- Это лучше, чем служить тебе. Ты все-таки дьявол.
- Это я буду служить тебе, а не ты - мне.
- Только до тех пор, пока я жив. А что будет потом?
- То же, что и так тебя ждет в очень, очень недалеком будущем.
- Если это так, то зачем же ты уговариваешь меня продать тебе душу?
- Даниэль, разве ты сам не понимаешь? Я хочу тебе помочь. Мне не нравится видеть, как эти подонки причиняют тебе боль.
- И поэтому ты здесь, наблюдаешь за моими муками. Ложь, ложь, самая настоящая и неприкрытая.
Тут палач сильнее стиснул мою ногу, и с моих губ сорвался стон. Пила вонзилась в мягкие ткани, и по коже пробежал горячий ручеек - моя кровь.
- Всего одно слово, Даниэль, и боли не будет. Всего лишь одно-единственное слово.
- Ты признаешь свою вину? - вклинился в наш безмолвный диалог инквизитор.
- Нет!!! - завопил я, и это было ответом на оба вопроса.
Тиски сжались сильнее. Кровь брызнула на пол. Я закричал, чувствуя, что понимаю тех, кто умер от болевого шока. Я сам был недалек от этого. По моим щекам против воли потекли слезы. Боль была поистине адской, застилающий разум. А Донасьен, едва ли не улыбаясь, продолжал закручивать механизм.
- Даниэль, ну позволь мне тебе помочь. Безвозмездно. Я не могу сделать для тебя ничего без твоего согласия. И я не могу смотреть на твои муки.
- Сделай так, чтобы это закончилось, - прошептал я, до крови кусая губы и понимая, что вот-вот могу сойти с ума, - сделай, умоляю тебя. Лиши меня боли. Подари мне забвение!
- Да, мой бедный мальчик, - я его уже не видел, но почувствовал прикосновение холодной руки ко лбу. И этот приятный холод показался мне истинным блаженством. Я снова запрокинул голову, откинувшись на спинку стула и с благодарностью принимая этот дар. Я лишился сознания. А вместе с ним и боли.
Автор - Aurellie
Жанр - драма, триллер, мистика
Рейтинг - R, пожалуй
Размер - макси
Статус - закончен, но редактируется
Размещение - запрещаю размещать где-либо
Предупреждение: яойные моменты будут, да. Как и гетные.
О чем: вампир, которому не хватает человеческого общества и который давно смрился с тем, что не может умереть, но отчаянно ищущий собеседника, который его поймет, и человек, для которого загадки из прошлого представляют особый интерес...
Предыдущие главы можно найти по тегу "Черный пепел".
Глава 12От автора: все еще жесть, да.
Глава 12
Суд
Но не прошло и пяти минут после того, как шаги подбитых железом сапог стихли, как меня снова навестили. Но это были не инквизиторы. И даже не служители монастыря. Ко мне пришел тот самый незнакомец, который помог мне очнуться от моего гадкого наркотического сна и который таким таинственным образом меня покинул. Впрочем, появился на этот раз он не менее таинственно.
Я в своем гордом и скорбном молчании опустился на камерную подстилку, подогнув под себя ноги и в который раз сокрушаясь над несправедливостью своего положения, когда вдруг понял, что ко мне кто-то приближается. Не знаю, откуда взялось это чувство, но оно было очень отчетливым. Я не слышал ничьих шагов, но знал, что сейчас я буду не один. И верно едва я только подумал об этом, как по коридору бесшумно прошел тот самый мужчина и точно так же, не открывая камеру, вошел в нее. Просто прошел через дверь, словно ее и не было. Он по-прежнему слабо светился в темноте, и я мог прекрасно разглядеть его лицо. Такое же таинственное, бледное и подвижное.
Он вошел в камеру и стал возле противоположной стены, облокотившись об нее спиной и сложив на груди руки. Он смотрел на меня, словно ждал моей реакции, но не решаясь прерывать мои раздумья.
Тогда я сам поднял глаза на него и заговорил.
- Кто ты такой? - спросил я.
- По-моему, мы еще не закончили с тобой, - ответил он, - и не со всем разобрались.
- Напротив. Я вспомнил все, что со мной произошло. А ты на вопрос так и не ответил. Ты и есть тот дьявол, о котором говорил д’Авер? Из-за тебя меня сожгут на костре или замучают в комнате пыток.
- А разве ты уже заключил сделку со мной? Тебя обвинили напрасно.
- И ты пришел сюда, чтобы мне об этом сообщить, - съязвил я.
- Нет, - ответил он и опустился на корточки рядом со мной, - я пришел как раз для того, чтобы сделать тебе это предложение. То самое, которое сделала тебе Женевьева, а ты его отверг.
- Она предлагала мне себя. А что мне можешь предложить ты? Свое тело, как и она? - я хмыкнул. - Нет, спасибо. Демоны мне не по вкусу.
- Вижу, ты просто помешан на плотских удовольствиях. Поэтому обратил внимание только на эту часть ее предложения. Даниэль, Женевьева обещала передать тебе свою силу. А она обладает немалым. Может быть, тебе уже посчастливилось наблюдать часть ее могущества?
- О да, - я снова хмыкнул, вспоминая, как она убивала малышку Эстель, и как ее кровь сделала Женевьеву еще более неотразимой и прекрасной, - кое-что я уже видел. Но что мне с этого? Я не хочу стать таким же кровопийцей.
- Ты видел далеко не все, - возразил незнакомец, - и ты не знаешь, от чего отказываешься.
- Знаю, - я поднял голову и посмотрел прямо в его глаза, какими могучими и страшными бы они ни были, - я знаю, от чего я отказываюсь. От вечных мучений в аду. Я не продам свою душу Сатане. И на этом точка. Не донимайте меня больше. Я уже сказал это Женевьеве. Тебе еще раз повторить?
- Не нужно, - он присел рядом со мной, но я отшатнулся и отодвинулся от него подальше, - неужели ты меня боишься? - спросил незнакомец.
- Я хочу, чтобы ты меня оставил.
- И что будет потом? За тобой придет Жан-Луи, он вместе со своими помощниками заберет тебя в камеру пыток, и там с тобой сделают такое, что тебе и в самом худшем кошмаре не приснится. Эти люди - извращенцы, любящие чужие страдания, разве ты не понимаешь? Ты знаешь, что у некоторых из помощников Жана-Луи начинается эрекция, когда они наблюдают, как пленнику вырывают ногти или закручивают винт на ногу? Именно поэтому их выбрали в помощники. Ты хочешь доставить им удовольствие?
Я с отвращением посмотрел на него.
- Я хочу достойно умереть, - ответил я, - мне больше ничего не нужно.
- Достойно? - он усмехнулся. - Ты это называешь достойной смертью? Умереть, будучи подвешенным за большие пальцы заведенных за спину рук? Или приплясывая на горящей печи, когда тебе на шею надет подвешенный к потолку ошейник с обращенными вовнутрь острыми шипами? Или же…
- Заткнись свою пасть, чертов демон! - разозлился я. - И отправляйся в ад! Ты мне не нужен! Это всего лишь грязные уловки!
- Вот, значит, как ты думаешь. Наивный мальчик. Разве ты сам не понимаешь, что именно так все и будет? Ведь ты-то прекрасно знаешь, что происходит во время инквизиторских пыток, вас хорошо пичкают подобной информацией…
- Вот именно, я не идиот, я прекрасно во всем осведомлен! – перебил его я. - Демоны лживы и льстивы, они используют человеческие эмоции, манипулируя ими для достижения своих целей. Я все это знаю, я читал «Молот ведьм»…
- А, знаменитый «Malleus Maleficarum», - кивнул демон, - и почему он пользуется у людей такой популярностью? Но каким же могучим описан дьявол этими двумя монахами, которые создали этот шедевр! Прямо не верится, что все, приписываемое бедному Сатане, ему под силу. Не кажется ли тебе, что большая часть страшных злодейств, которые он, по их мнению, должен совершать, на самом деле – выдумка, придуманная для удобства священнослужителей? Кому-кому, а тебе должно быть известно, какая у монахов богатая фантазия. И как они любят воплощать ее в реальность.
Это замечание достигло цели. И он, и я это поняли. Я шумно втянул в себя воздух. Меня словно что-то больно кольнуло в сердце, и я едва сдержался, чтобы не застонать. О да, он был прав. Черт возьми, он был прав, как никто и никогда!
Он, этот демон, был моим единственным союзником. У меня больше не осталось никого, кто мог бы мне помочь и поддержать. Я был бессильным, а он предлагал мне власть. Разве этого недостаточно?
Но взамен ему нужна была моя душа. Он делал это не потому, что хотел помочь, а потому, что, как и остальные монахи Сен-Этьена, думал о себе. О своей выгоде. И при этом он еще и дьявол. О да, действительно, этого было достаточно! Чтобы отказать ему, конечно.
- Нет, - снова ответил я, когда мне удалось смерить бешеный стук сердца, - я не отдам тебе свою душу. Я решил умереть, и это уже никто не изменит.
- Ты можешь это изменить, - возразил он, - можешь, Даниэль. Прими мое предложение. Возьми меня в свои союзники. И я дам тебе власть. Зачем мучить себя и давать возможность этим ублюдкам насладиться твоими муками? Я могу избавить тебя от этого. Я могу тебе помочь. Я, и больше никто.
- Не делай вид, что ты этого хочешь - помочь мне. На самом деле ты ведь мне не союзник. Ты такой же мне враг, как и Доминик д'Авер. Ты ведь делаешь это предложение не потому, что хочешь помочь мне, а потому, что тебе нужна моя душа. И все. Ты тоже, как и он, печешься о своей выгоде! Так чем ты его лучше?
- Не смей сравнивать меня с этой жалкой тварью! - ответил демон. - Разве ты не видишь разницу, Лотте? Д’Авер просто берет то, что он хочет, а я предлагаю тебе за это плату! Я предлагаю тебе свои услуги! И только с моей помощью ты можешь отомстить за ту боль, которую тебе причинили.
- Да, но ты требуешь плату намного выше той, которую берет д'Авер.
- Да что ты? А ты все еще надеешься вознестись после смерти на небо? Ты уже мой, хочешь ты того или нет! Поэтому давай обойдемся без лицемерия.
- Как ты жалок. Ты уже используешь те же доводы, что и твоя пособница. Женевьева говорила мне то же самое. Те же слова! Вы как, вместе их выдумывали или ты просто их повторяешь? Эх ты, ну что ты за дьявол такой, без воображения и фантазии!
- Я повторяю очевидную правду, Лотте. И, думаю, у тебя хватит духу признаться мне в своих грехах. А также понять, какие наказания тебя ждут. В любом случае ждут, ты ведь сам это понимаешь! Я вижу твою натуру слишком хорошо, чтобы посчитать, что ты еще тешишь себя ложными надеждами.
- Очевидно, все же не так хорошо. Иначе понял бы, что я никогда и никому не служу!
- Я предлагаю тебе не службу. Я предлагаю тебе помощь.
- Это одно и то же.
- Неправда. Даниэль, подумай сам, что для тебя лучше: покориться судьбе и стать ее жертвой, дать над собой издеваться и умереть в мучениях, или же бороться, отомстить за причиненные тебе страдания и за ту несправедливость, которую ты сейчас вынужден терпеть? Разве будет достойный человек, а тем более достойный мужчина терпеть такие издевательства, когда у него есть шанс наказать своих мучителей?
Я, конечно же, понимал, что он делает. Сейчас это было еще очевиднее, чем раньше. Он просто играет моими эмоциями, использует их для того, чтобы подчинить себе. Вот как дьяволы, подобные ему, заманивают в свои сети невинные души! Ну нет, я на такую примитивную приманку не попадусь!
Я поднял глаза на демона и увидел, что он улыбается. Странно, но улыбка делала его лицо каким-то особо мягким, даже человечным. Уж наверняка более человечным, чем лицо д'Авера и его приспешников. И что еще более странно, я понял, что испытываю к нему симпатию. Или все это тоже было не более, чем иллюзией?
- Даниэль, разве слово «невинный» применимо к тебе? - спросил он все так же мягко. И я понял еще кое-что - он умеет читать мои мысли. Почему-то меня это не удивило. - Я только хочу помочь тебе сделать твой век на земле не таким мучительным. Дать тебе возможность отомстить. Ты ведь того стоишь! Подумай об этом. Если ты мне сейчас откажешь, то очень скоро умрешь, твоя душа и так попадет ко мне в распоряжение.
- Не обязательно. Я все еще могу раскаяться и получить прощение. Если моя душа будет полна смирения и прощения, я смогу рассчитывать на милость Господа.
- Ты так думаешь? Но разве ты полон смирения? Разве ты готов простить своих обидчиков? Если к тебе сейчас придет, скажем, Августин Реми, ты что, простишь его и забудешь все его прегрешения? И ты готов преклонить колени перед д’Авером и подставить ему вторую щеку для удара? Твоя душа полна мира и покоя?
- Нет! - я закрыл лицо руками, чувствуя, что проигрываю. Мне отчаянно захотелось расплакаться, но такого я бы никогда себе не позволил.
Я почувствовал, как холодная, ледяная рука демона легла мне на плечо и легонько его сжала.
- Потому ты мне и нравишься, - произнес демон все тем же мягким тоном, - в тебе столько гордости, столько непреклонного высокомерия и готовности защищать свою собственность, ты полон решительности и гнева. Это именно то, что мне нужно! Даниэль, ты достоин большего, чем жалкая смерть в подвалах инквизиторов.
- Примитивная лесть, - бросил я.
- Нет. Реальный взгляд на вещи. Ты ведь и сам знаешь, что я прав.
- Я на это не куплюсь, - стоял я на своем, - я не отдам тебе свою душу, ты что, еще этого не понял? Пусть даже я попаду в преисподнюю после своей скорой смерти, я все равно не стану заключать с тобой никаких сделок. Я никому не служу. Ты ведь сам только что сказал, что меня отличает гордость и высокомерие. Так вот, теперь ты наблюдаешь их проявление. Я повторяю еще раз: я отказываюсь от твоего предложения. И я не передумаю.
- Значит, ты уже все решил.
- Да.
- И ты считаешь, что я не смогу заставить тебя передумать.
- Не считаю, я это знаю.
- Хорошо. Тогда я, как ты меня и просил, оставлю тебя. Но я вернусь после того, как ты получишь первую порцию пыток. И посмотрю, каковым будет твое мнение тогда. Посмотрим, мой милый Лотте, хватит ли у тебя храбрости вытерпеть уготованные тебе муки. Они ужасны, поверь мне.
- Вряд ли в аду будет лучше.
- Это совсем другое. Даже не сравнивай.
- Не сомневаюсь, - я хмыкнул, - и именно поэтому мнение свое я не изменю.
- Хорошо, Даниэль, я тебя оставлю. За тобой уже идут, и скоро ты сам познаешь всю мерзость святой инквизиции. А пока что - до свидания!
Он поднялся с моего матраса и легкой, неслышимой походкой двинулся к решетке, через которую уже готов был перешагнуть, как мне на ум вдруг пришло нечто очень важное, о чем я пока не додумался у него спросить.
- Постой! - я тоже вскочил и бросился к нему. - Подожди! Скажи мне, тебе известно что-нибудь о Николя?
Демон остановился и повернулся ко мне. Я заметил в его глазах печаль.
- Он мне неподвластен, Даниэль. Поэтому я не могу тебе ничего сказать.
- Но ты можешь его спасти! Можешь сделать хоть что-нибудь!
- Нет. Пока я не служу тебе, я не могу выполнять твои приказы. Я не могу ему помочь.
- Но что с ним? Он жив? Скажи мне хотя бы это!
- Не могу. Я должен идти. Я уже слышу шаги твоих мучителей. Мы поговорим в другой раз.
- Нет, подожди! - я бросился к решетчатой двери, но он уже проскользнул сквозь нее, и я только беспомощно схватился за решетки двумя руками, наблюдая, как он удаляется, все тем же бесшумным шагом ступая по каменному полу. - Предатель, - проговорил я, отступая вглубь камеры, - ты точно такой же предатель. Ты ничем не отличаешься от Сен-Этьеновских монахов.
- Мы еще поговорим с тобой, Даниэль, - раздался в моей голове его голос, и я понял, что мы можем общаться так, не произнося вслух ни слова, - жди меня сразу по окончании сегодняшнего дня. Тогда ты уже будешь иметь представление о том, что такое инквизиция и что ожидает тебя в недалеком будущем. Если ты только доживешь до вечера. Многие умирали в первый же день в камере пыток.
- Снова то же самое, - буркнул я себе под нос.
- Жди меня, Даниэль, и помни, что ты можешь в любой момент призвать меня. Ты можешь позвать Женевьеву, как она сама тебе говорила, а она может передать твои слова мне. Не забывай об этом.
- Не забуду, это уж точно, - ответил я, снова опускаясь на свой матрас.
- До скорого, Данэель.
Я не ответил. А демон оказался прав: в коридоре уже звучали громкие шаги подкованных железом сапог. Я глубоко вздохнул. Ну вот, теперь меня будут пытать. Я стал вероотступником. И к тому же едва не продал дьяволу душу. На секунду меня снова посетил страх. Я вспомнил, как боялся, панически боялся встречи с Сатаной в детстве, когда читал подобные легенды и сказания. Уж я-то устою, если буду на месте незадачливых героев, думал я тогда. Что бы со мной не случилось, я никогда не свяжусь с нечистой силой. И вот чем все это обернулось.
Вообще, во что превратилась моя жизнь? Как я мог до такого дойти? Что у меня вообще осталось? Я лишился всех близких мне людей. Брат Августин, которым я так восхищался и в котором видел свое будущее, оказался последним трусом. И брат Филипп тоже. Все монахи, и брат Арно, и Морис, и Александр, и другие - все от меня отреклись. А ведь они знали меня с детства, почему же никто, никто за меня не вступился? А я доверял им, даже любил их! Разве они того стоили? Как они могли так со мной поступить, как могли меня предать, когда были мне так нужны?!
И я лишился Николя. Как бы мне хотелось еще раз его увидеть, обнять, может быть, попросить прощение. Это я уговорил его бежать, я был виноват во всем, что с ним случилось! А ведь он был самым близким мне человеком, единственным настоящим другом за всю мою жизнь!
Я вспомнил всю историю нашей дружбы. Вспомнил Ники в самом начале: белокурый парижский франт с самоуверенным взглядом и бесшабашным характером, гордой походкой идущий по мрачным коридорам монастыря и с высокомерием и пренебрежением отзывающийся об общественной спальне, в которой мне довелось жить. Ему ничего не стоило взять под свое крыло такого потерявшегося мальчишку с романтичными и наивными мечтами, как я. Потом он стал несчастным покинутым страдальцем, который так блестяще играл свою роль. Эти его аквамариновые глаза, полные печали и слегка опущенные плечи, зачесанные за уши волосы. Само смирение! И все тот же характер, полный азарта и увлеченности. И вот Николя в последние дни: испуганный, встревоженный, с дрожащими губами и полный какой-то непонятной фатальности. Он постоянно говорит о вечности, о любви и смерти, и слова его полны какой-то особой печали и глубины. Неужели он знал? Предчувствовал, какой конец нас ждет? Почему же тогда он согласился идти со мной до конца? Он искал у меня утешения, а я подарил ему такой ужасный конец… О, Господи, как же мне хотелось попросить у него прощения, посмотреть в его глаза еще хотя бы один раз!
Дверь камеры с грохотом распахнулась. Ко мне потянулись сильные, грубые руки Бертрана.
- Идем, юноша, - сказал он, и после медово-сладких воспоминаний о Николя его голос и его вид показались мне просто невыносимыми, - сейчас тебя будут судить. За свои грехи надо отвечать.
За мои грехи… а разве душевных терзаний мало?
Бертран повел меня по коридору куда-то вниз. Здесь, в подвале, теперь был целый лабиринт. Или все это было здесь и раньше, просто не использовалось? Я не знал. Я только с вялым интересом рассматривал коридоры, в которых мне еще не доводилось бывать. Вот оно, святое здание инквизиции. В голову снова полезли отрывки из прочитанных мною канонов. Я вспомнил, что там писалось о пыточных камерах. Тогда это вызывало у меня некие далекие, неопределенные эмоции. Как будущий монах, я не мог не соглашаться с необходимостью искоренять ересь. А как молодой впечатлительный мальчик я не мог не ужасаться чудовищности того, что предстоит переживать попавшим в эту камеру. Вот уж никогда не думал, что когда-нибудь мне доведется сидеть на скамейке подсудимого и что меня будут обвинять в сделке с дьяволом!
Мы прошли два коридора, каждый из которых заканчивался запираемой на ключ тяжелой дверью. Здесь было прохладнее, чем наверху, и я понял, что мы находимся глубоко под землей. Увы, бежать отсюда будет невозможно. Здесь даже окон нет.
Когда мы проходили мимо одной из дверей, я услышал чей-то протяжный болезненный стон, сорвавшийся в последствии на крик и замерший так же внезапно, как и раздался. Я вздрогнул.
- Значит, я не единственный пленник? - спросил я.
- Конечно, нет, - ответил Бертран, - сюда приводят подсудимых из всех ближерасположенных деревень. Арлу, Кентон, Пакен, Сен-Альдар - это только небольшой список. Кроме того, сюда иногда приводят ведьм на допрос так называемые странствующие инквизиторы.
- Понятно, - только и ответил я.
- Эту женщину, чей крик ты только что слышал, пытают уже шестнадцатый раз, - как бы между прочем, сказал Бертран, - на нее был донос в том, что она - ведьма. Она летала ночью на оргии к Сатане, и, естественно, за этот грех будет наказана.
- Интересно, - ответил я, - неужели кто-то видел ее на этих оргиях? И как это было?
- Она любила спать допоздна, потому что ночью плясала на шабашах, - пояснил мой проводник, - правда, муж ее утверждает, что она никуда не летала и каждую ночь спала в своей постели.
- Так почему же она тогда здесь? - удивился я.
- Дьявол очень хитер. Но нас ему не провести! - он даже кулаком пригрозил непонятно кому. - Мы знаем эти его штучки. Когда женщина была на шабаше, в постель к мужу ложился суккуб, принявший ее обличие. И он не мог отличить ее от демона. Дьявол хитер и готов помогать своим пособникам, но нам известны все его штучки.
- И только на основании этого вы ее арестовали? - ужаснулся я.
- На нее был донос. Разве по-твоему этого недостаточно? Мы должны бороться с дьяволом! Но кому я это говорю? Тебе, который сам вверил ему свою душу и который носил на себе медальон осквернительницы сего места? Разумеется, ты будешь защищать своего хозяина. Но мы и из тебя вырвем признание. Как бы ни помогал тебе Сатана, мы его одолеем.
Я ничего не ответил. Да и что я мог сказать? Что они стали бы слушать из того, что было правдой для меня?
Мы тем временем подошли к одной из дверей. Огромная, каменная, с выгравированным посередине крестом. Прямо как украшение на современных гробах. Бертран вытащил ключ, и дверь со скрипом отворилась.
Мы вошли в комнату для дачи показаний. Она была довольно большой, и в ней из мебели стояли только стол, стулья и маленький шкафчик с бумагами.
Жан-Луи сидел за столом, заваленным кипой бумаг. Рядом с ним стояли несколько человек в темных плащах с капюшонами. Лиц не было видно – капюшоны закрывали их до подбородка.
Мне подумалось, что это место напоминает чистилище. Святые инквизиторы и моя бренная, нечестивая душа. На миг меня даже посетила мысль: а почему бы мне не раскаяться? Почему бы ни дать правдивые показания, ведь не такими уж несправедливыми были выдвинутые против меня обвинения. Я действительно общался с дьяволом, почему бы мне в этом не сознаться? Почему бы не рассказать Жану-Луи о своем странном посетителе, о том, как меня пыталась соблазнить Женевьева, о том, что я предавался содомскому греху с Николя? Почему бы мне не исповедаться, здесь и сейчас? Я уже почти смирился с мыслью о том, что я умру. Зачем же мне переживать ужас пыток? Я получу прощение и умру христианином. Эта мысль, это желание было навеяно воспоминаниями о моем детстве, о том, во что я всегда верил и чему доверял, чему меня учили и что я сам постиг. Это был бы, несомненно, самый правильный выход из моего положения.
Но эта мысль уже через мгновение показалась мне абсолютно неприемлемой, и даже то, что я подумал о подобном всерьез, заставило меня содрогнуться. Ведь именно этого и ждал от меня д'Авер! Подчинения, пресмыкания, которое только лишний раз подтвердит его святую правоту. Нет, никогда! Хотя бы в память о Ники.
Я даже улыбнулся. Может, не так уж и неправ был этот демон, когда говорил, что мое место в его рядах? Но нет. Я не стану его рабом. По крайней мере, сознательно. А то, что будет после смерти… может быть, прощения я и не заслужу. Я честно признаю, что я - грешник. Но и от греха своего не отрекусь. Потому что просто не понимаю, что в нем плохого и как его можно ассоциировать со злом.
Понимаешь, Мартин, когда я входил в камеру, где мне предстояло пройти через суд, пытки и издевательства, мне просто необходим был какой-то стимул, какое-то утешение. И поэтому я придумывал его себе, подбодрял самого себя. Что мне могло помочь морально, не позволить сломиться и подчиниться? Мое эго? Моя гордость? Я потерял все, что было мне дорого, у меня остался только я сам. Впрочем, не буду врать и говорить, что мне не было страшно. Конечно же, было. Но я пообещал себе не выказывать этот страх и не унижаться, как это было перед д’Авером. По крайнем мере, постараться вести себя именно так. Ведь мне было известно, что пытки могут сломить даже человека с самой сильной волей. Есть такая боль, такая ее разновидность, которая просто с ума сводит. А инквизиторам это известно даже лучше, чем мне. Она – их наука и их оружие.
Итак, меня привели на суд.
Едва мы приблизились, Жан-Луи велел мне сесть на стул. Это был маленький неудобный табурет, на который меня усадили и приставили слева и справа по стражнику. Мне снова вспомнился цирк в зале д’Авера. Но тогда я просто поддался эмоциям, когда он заговорил о Николя, на это раз я постараюсь себя сдерживать. Хотя я понимал, что я все равно вряд ли останусь хладнокровным.
Я поднял голову и посмотрел на своих судей, показывая, что я готов отвечать на вопросы. Главное - сохранять достоинство. Никакой паники, хотя бы не показывать ее.
И тогда инквизитор приступил непосредственно к допросу. Его секретарь обмакнул перо в чернила, и деловито развернул пергамент.
- Даниэль Лотте, - обратился ко мне судья-инквизитор, и я невольно вздохнул. В последнее время мое имя уже само по себе звучало как некое оскорбление, - ты знаешь, в чем ты обвиняешься?
- А разве я похож на глухого? Обвинение мне было предъявлено в вашем присутствии!
- Не смей разговаривать со мной в таком духе! - голос судьи стал звучать резко и даже злобно. - Отвечай на вопрос, который тебе задали!
- Меня обвиняют в том, что я продал душу дьяволу, - ответил я ровным, спокойным тоном. Я заметил, что секретарь записывает каждое мое слово.
- Значит, ты признаешь свою вину?
- Нет.
- Ты отрицаешь то, в чем был обвинен?
- Да.
- Против тебя были выдвинуты серьезные улики, - сказал Жан-Луи, - ты носил на своей шее амулет с гербом известной отступницы. Ты будешь это отрицать?
- Нет.
- Тогда объясни мне, откуда он у тебя и почему ты носил его, скрывая под плащом послушника, втайне от всех!
- Потому что не хотел, чтобы меня обвинили в ереси.
- Значит, ты признаешь свою вину!
- Нет, - снова пожал я плечами, - я просто не хотел, чтобы меня ложно обвинили.
- Но откуда у тебя этот медальон? Тебе его дал Сатана? Или его приспешники?
- Нет. Я нашел его на холме. Многие монахи могут подтвердить, что я часто гулял по холму в свободное время, - ответил я. Ведь это была не такая уж и ложь. Я действительно нашел этот медальон на холме. В том или ином смысле.
- Не ври мне, юноша! Не смей отрицать свою вину! Ты только отягчаешь свою вину. Против тебя свидетельствовали многие монахи и послушники.
- И я даже могу назвать их имена, - хмыкнул я.
- Значит, ты утверждаешь, что эти достопочтенные монахи лгут? Ты обзываешь их обманщиками? Да ты и мизинца их не стоишь! В какую веру ты веруешь?
- В христианскую, - с готовностью ответил я.
- Почему же тогда ты бежал из монастыря, в котором тебя обучили этой вере? Почему ты похитил ни в чем не повинного юношу и заставил его стать таким же вероотступником?
- Он не вероотступник! - горячо возразил я. - Где он? Куда вы его дели? Он был самим совершенством, почти святым! Вы знаете, что с ним сделал Доминик д’Авер? Знаете, для чего он потребовал, чтобы нас вернули в монастырь?
- Замолчи, нечестивый! - прикрикнул на меня Жан-Луи. - Здесь я буду задавать вопросы! И не тебе клеветать на того, кто дал тебе кров над головой и еду!
- Но почему нас тогда вернули в монастырь? Мы ведь не являемся монахами, мы всего лишь послушники. Мы могли покинуть монастырь в любой момент!
- Почему же тогда вы бежали ночью, тайно? Почему никому не сказали о своем решении?
- Да потому что нас никто бы из монастыря не выпустил! Я узнал тайну нашего святого отца, и он боялся, что я сделаю на него донос.
- Святой отец? Боялся тебя? Это уже откровенная ересь! Юноша! Перестань вести себя подобным образом! Ты только усугубляешь свое положение. Неужели ты хочешь добавить к своим грехам еще и препирательство с судьей?
Я ничего не ответил. Но мне вдруг стало так больно, так горько, что я в мгновение ока забыл о своей ущемленной чести. Почему я? Почему все это выпало мне, а не другому? На свете существуют и другие грешники, и их грехи намного тяжче моих, но разве испытывают они такие мучения? Почему д'Аверу все сходит с рук?
Мой допрос только начался, до пыток было еще далеко, а я уже испытывал такую сильную боль. Что же будет дальше? Смогу ли я все это выдержать?
- Скажи, юноша, это дьявол подбил тебя на побег? - словно из сна, донесся до меня голос инквизитора.
- Нет, конечно, - спокойным голосом ответил я, - чтобы захотеть сбежать из этого монастыря, не обязательно быть подстрекаемым дьяволом.
- Ты веришь в то, что дьявол смог бы соблазнить тебя? Ты веришь в колдовство, в ведьм и колдунов?
- Верю, - ответил я, вспомнив, что ответ «нет» тоже явил бы собой разновидность ереси, - но мне дьявол не являлся.
Снова ложь, подумалось мне. Я уже врал, не задумываясь. Но разве мог я сказать правду? Тогда мне пришлось бы признаться и в остальном.
Я совсем запутался. Я попал в собственную паутину. Но мне было больно, так больно. И так обидно. Словно в душу мне вылили банку кислоты, и она прожгла все мои внутренности. Но я решил идти до конца. Именно тем путем, который выбрал для себя с самого начала.
Меня долго вопрошали. Наверное, часа два, если не три. Это было так утомительно. Меня хотели поймать на слове, подловить и бросить в лицо мою ложь. Но я держался. Куда-то исчезли все мои эмоции, уступив место какой-то безразличности, апатии, усталости. Я машинально, хоть и очень логично, выдавал ответы. Бывало, мне задавали вопросы, никак не относящиеся к делу, задавали их долго, один за одним, а потом резко задавали провокационный вопрос.
- Какой цвет ты предпочитаешь?
- Зеленый.
- А какой рукой ты ешь?
- Правой.
- А скажи, когда дьявол давал тебе упомянутый медальон, он говорил, как его можно использовать?
- Я нашел медальон на холме. Дьявол мне его не давал.
И так до бесконечности. Наконец инквизиторы поняли, что я не сдамся так просто, и решили заканчивать допрос.
- Раз уж ты так упрямишься и не хочешь выдавать своего господина, то мне не остается ничего, кроме как применить к тебе пытки. Мы не можем казнить тебя без признания и раскаяния, поэтому нам необходимо, чтобы ты сознался в своем преступлении. Для этого мы отведем тебя в камеру пыток, где под воздействием боли ты сознаешься во всем, что совершил.
Понятые подтвердили свое присутствие на суде, поставил свою подпись и нотариус. Документ, изображающий светский суд, был почти завершен. Оставалась только одна деталь - моя добровольная подпись.
Тогда инквизитор и Бертран повели меня в коридор. Дверь камеры пыток оказалась совсем рядом. Видимо, пленников приходилось часто туда водить. Интересно, сколько из них созналось добровольно, признавая за собой тот самый бред, который навешивали на них инквизиторы? Впрочем, я понимал, что было еще такое обстоятельство, как страх перед пытками. Иногда, как я читал в книгах, подсудимым показывали приспособления для пыток, и пленники сами признавали свою вину, лишь бы не быть подвергнутыми этим самым пыткам.
Дверь камеры была такой же массивной, и чтобы открыть ее, стражнику пришлось поднапрячься. Она отворилась со зловещим скрежетом и сразу же за нами закрылась.
Мы оказались в просторной комнате с земляным полом, освещенной десятком больших свечей, прикрепленных к стене. И у меня просто мурашки по коже пробежали, когда я рассмотрел, чем была заполнена эта комната.
Никогда не думал, что можно придумать столько разнообразных способов причинить боль. Здесь были кресла с приделанными в самых разнообразных местах лезвиями, шипами и иглами и подозрительными железными штуками в области шеи и головы. Столы с непонятными, а оттого еще более пугающими приспособлениями. Тиски с лезвиями, при виде которых мне чуть не стало дурно. Конструкции, которые по своему строению не напоминали ничего конкретного, но обладали такими пугающими очертаниями, что от малейшей смутной догадки об их предназначении кровь стыла в жилах. Здесь была печь, раскаленная докрасна. Лестницы из грубого, неотесанного дерева. Свисающие с потолка веревки с крючьями и петлями. Стальные ножи, иглы, щипцы, гири, тесаки, разнообразные баночки и бутылочки с непонятными жидкостями. Плетки с маленькими, совсем крошечными, но очень острыми крючьями на концах. И это был еще не весь перечень адских приспособлений.
В углу за столом, на котором стояли несколько бутылок вина, сидел и сам палач. Как и инквизитор, он был одет в темный плащ с капюшоном. Но он значительно отличался по комплекции от Жана-Луи. Он был вдвое коренастей, с более широкими плечами и толстыми, мясистыми руками, пальцы на которых напоминали короткие сосиски.
- Донасьен, держи вероотступника! - сказал Жан-Луи почти весело.
Палач поднялся из-за стола и зашагал ко мне. Его шаги были грузными, тяжелыми. Он подошел ко мне, внимательно меня осмотрел, как новую игрушку. И я невольно вспомнил рассказ демона. Меня буквально передернуло от отвращения.
- Так-так, и в чем же его обвиняют? Колдун? Еретик? - спросил палач густым, жирным басом.
- Хуже, - ответил Жан-Луи, - он - слуга Сатаны. И если бы мы его сейчас не поймали, он бы наделал зла монахам Сен-Этьена.
- Тяжкий грех, - покачал головой Донасьен, - но у меня он заговорит, не сомневайтесь. Дьявол, конечно, будет его оберегать, но мы сделаем все возможное, чтобы он сознался.
Потом Жан-Луи обратился ко мне с длинным диалогом, в котором он в последний раз просил меня согласиться с протоколом и сознаться в своем грехе, обещая мне милость Господню и долгую, вечную жизнь. Разумеется, не на земле, а на небесах. Я только с усмешкой его слушал. Или он забыл, что я тоже был монахом, хоть и не доминиканцем, но все равно мне были известны все трюки инквизиторов. Это был такой же ритуал, как и причесывание по утрам. Я не поддался.
Потом последовало запугивание. Палач водил меня по комнате, показывая мне те или иные приспособления и объяснял, для чего они нужны и как применяются. Когда он с любовью провел рукой по мелким крючьям плетки, на которых еще осталась запеченная кровь и кусочки плоти, меня едва не вырвало. Но я решил пройти это до конца.
Тогда, видя, что я по-прежнему упираюсь, палач решил перейти непосредственно к пытке. Но до этого нужно было совершить еще несколько очень важных действий.
Меня раздели донага. Палач, а вместе с ним и Жан-Луи стали внимательно осматривать мое тело в поисках скрытых печатей Сатаны, которые будто бы делали человека нечувствительным к боли. Не найдя их, они решили сбрить все волосы на моем теле.
Странно, может быть, но только тогда я по-настоящему запаниковал. Я потеряю свои чудные кудри, нет! Я хочу умереть красивым, чтобы у каждого при виде меня замирало сердце от тоски и боли по безвременно скончавшемуся молодому юноше. Но они хотят меня этого лишить!
Истолковав мой протест как подтверждение того, что под волосами я скрываю запретный знак, инквизиторы связали меня и все-таки обрезали мои волосы. Тогда они были чуть короче, чем сейчас. Потом еще дополнительно прошлись бритвой по моей голове. Не найдя на моем голом черепе ничего подозрительного, они перешли к подмышкам и паху. Но и там ничего неподобающего не обнаружилось.
Только убедившись, что никаких видимых печатей дьявола на моем теле нет, было решено переходить непосредственно к пыткам.
Все это время я изо всей силы старался подавить панику и страх. Я боялся боли, что уж тут скрывать. Но я должен был изо всей силы стараться сохранить хотя бы видимое достоинство!
Сначала решено было применить ко мне вытягивание. Меня, естественно, нагого, положили на колючую неотесанную доску, руки завели над головой и закрепили в деревянных тисках. Ноги также закрепили. И привели в движение механизм - деревянные тиски расходились в стороны, и меня словно разрывало пополам - руки тянуло вверх, а ноги - вниз.
Когда меня вытянули впервые, мне показалось, что я разом сломал обе руки и вывихнул суставы обеих ног. Боль была такой неожиданно сильной, что я не сдержал крика. Кроме того, в спину мне уже вонзилось с десяток крупных заноз.
- Ты признаешь свою вину? - раздался надо мной равнодушный голос инквизитора.
- Нет! - буквально завопил я.
Меня вытянули еще сильнее. Я стиснул зубы, а в глазах у меня потемнело. Мне показалось, что мои руки вот-вот оторвутся, а ноги будут выдернуты из коленных чашечек. Но мои палачи не были милосердными.
- Ты сознаешься?
- Нет!!
Когда меня вытянули в третий раз, еще сильнее, что-то в моей руке хрустнуло, а боль была такой нестерпимой, что мой крик, должно быть, долетел не только до монахов Сен-Этьена, а и до деревни Арлу.
- Ты сознаешься в связи с дьяволом?
- Нет!!!
Давление внезапно ослабло. Мое тело вернули в прежнее положение, позволив секунду отдохнуть от боли и отдышаться, потому что дышать, когда тебя растягивают на колючей доске, было невозможно. Но расслабиться мне позволили только для того, чтобы, спустя мгновение, вернуть к тому же натянутому состоянию. Боль на этот раз показалась мне еще более сильной, и перед моими глазами вновь на мгновение воцарилась темнота.
- Лотте, ты сознаешься?
- О Господи, нет! - мой голос стал ломким, тонким и слабым от боли.
Меня вытягивали еще шесть раз. Но вскоре я перестал испытывать боль. Мои руки и ноги потеряли чувствительность. Поняв это, палач решил применить другую пытку. Теперь меня ожидал испанский сапог или, как его еще называют, ножной винт.
Так как сам я не мог даже рук опустить (я их даже не чувствовал), палач сам поднял меня и усадил на стул, привязав мои ладони к спинке. Я только откинул голову и сидел, закрыв глаза и тяжело дыша. Вот бы потерять сознание, думал я. Но не тут-то было. Мне в лицо выплеснули целое ведро холодной воды.
- Донасьен, подожди, - услышал я голос инквизитора, - пусть он придет в себя. Несколько минут.
- Да, правильно говорите, - согласился палач, - пусть к нему вернется чувствительность.
На несколько минут они меня оставили. Холодная вода продолжала стекать мо моему голому телу, и по коже пробегала дрожь. Я чувствовал покалывание в руках и ногах, которое с каждой секундой все усиливалось. И ко мне возвращалась моя прежняя боль.
- Ну вот, посмотри, до чего ты себя довел, бедняжка. А ты мог так легко всего этого избежать, - раздался в моей голове низкий демонический голос.
- Заткнись, - все еще не отдышавшись, проскрипел я, - и убирайся.
- Нет, Даниэль, не говори со мной вслух. Иначе тебя будут пытать еще более жестоко.
- А разве ты этого не хочешь? - на этот раз я задал вопрос мысленно, только шевеля губами. - Я же окажусь в еще более выгодном для тебя положении.
- Я не желаю тебе боли. Я желаю тебе избавления.
- Ты желаешь мою душу, - прошептал я.
- Это совсем другое. Твоя душа и так скоро будет у меня. Может быть, даже сегодня. Ты знаешь, что такое испанский сапог? Многие умерли от болевого шока, когда им его одевали.
- Снова запугиваешь? Я же говорил, что ты жалкий.
- А уж какой жалкий сейчас ты! Но я могу все изменить. Подумай, Данэель, только я могу дать тебе сейчас могущество.
- Я сказал - нет! Убирайся! - последние слова я уже выкрикнул, совсем забыв об осторожности. И, конечно, привлек внимание своих мучителей.
- Смотрите, Донасьен, Бертран, он разговаривает с дьяволом! - воскликнул Жан-Луи.
Донасьен ухмыльнулся, а Бертран принялся неистово молиться. Я едва не расхохотался. Самым нелепым и комичным было то, что он был прав.
- Возобнови пытки, - велел инквизитор.
Донасьен принялся за дело с особым рвением и энтузиазмом.
Что собой представлял испанский сапог? Это было некое приспособление, напоминающее две параллельные зубчатые пилы, укрепленные в тисках из нескольких круглых железных обручей, и между ними зажималась нога жертвы, в данном случае моя. Сначала давление было очень слабым, я только чувствовал тупые приступы боли, когда зубцы впились мне в плоть.
- Ты признаешь свою вину? - грозно вопрошал инквизитор.
- Нет, - стоял я на своем.
Сапог начал медленно сжиматься. Обручи вдавливали зубья в плоть, но крови еще не было. Я стиснул зубы. Потому что боль все же была.
И тут увидел демона. Его силуэт был полупрозрачен, но все же не узнать его я не мог. Его лицо казалось печальным, и он стоял как раз позади палача.
- Наслаждаешься моими муками? - прошептал я.
- Наблюдаю, до чего же дошли люди. Им нравится причинять друг другу боль, и они считают это богоугодным делом. А ведь этому богу хочешь служить и ты!
- Это лучше, чем служить тебе. Ты все-таки дьявол.
- Это я буду служить тебе, а не ты - мне.
- Только до тех пор, пока я жив. А что будет потом?
- То же, что и так тебя ждет в очень, очень недалеком будущем.
- Если это так, то зачем же ты уговариваешь меня продать тебе душу?
- Даниэль, разве ты сам не понимаешь? Я хочу тебе помочь. Мне не нравится видеть, как эти подонки причиняют тебе боль.
- И поэтому ты здесь, наблюдаешь за моими муками. Ложь, ложь, самая настоящая и неприкрытая.
Тут палач сильнее стиснул мою ногу, и с моих губ сорвался стон. Пила вонзилась в мягкие ткани, и по коже пробежал горячий ручеек - моя кровь.
- Всего одно слово, Даниэль, и боли не будет. Всего лишь одно-единственное слово.
- Ты признаешь свою вину? - вклинился в наш безмолвный диалог инквизитор.
- Нет!!! - завопил я, и это было ответом на оба вопроса.
Тиски сжались сильнее. Кровь брызнула на пол. Я закричал, чувствуя, что понимаю тех, кто умер от болевого шока. Я сам был недалек от этого. По моим щекам против воли потекли слезы. Боль была поистине адской, застилающий разум. А Донасьен, едва ли не улыбаясь, продолжал закручивать механизм.
- Даниэль, ну позволь мне тебе помочь. Безвозмездно. Я не могу сделать для тебя ничего без твоего согласия. И я не могу смотреть на твои муки.
- Сделай так, чтобы это закончилось, - прошептал я, до крови кусая губы и понимая, что вот-вот могу сойти с ума, - сделай, умоляю тебя. Лиши меня боли. Подари мне забвение!
- Да, мой бедный мальчик, - я его уже не видел, но почувствовал прикосновение холодной руки ко лбу. И этот приятный холод показался мне истинным блаженством. Я снова запрокинул голову, откинувшись на спинку стула и с благодарностью принимая этот дар. Я лишился сознания. А вместе с ним и боли.
@темы: ориджиналы, Черный пепел, мое творчество
-
-
15.09.2011 в 20:40-
-
15.09.2011 в 20:42