Живу вот.
Название - Черный пепел
Автор - Aurellie
Жанр - драма, триллер, мистика
Рейтинг - R, пожалуй
Размер - макси
Статус - закончен, но редактируется
Размещение - запрещаю размещать где-либо
Предупреждение: яойные моменты будут, да. Как и гетные.
О чем: вампир, которому не хватает человеческого общества и который давно смрился с тем, что не может умереть, но отчаянно ищущий собеседника, который его поймет, и человек, для которого загадки из прошлого представляют особый интерес...
Главы 1, 2
Главы 3, 4
Глава 5Глава 5
Нормандский монастырь
- Я надеюсь, ты не удивишься, если я скажу, что почти все свое детство и юность я провел в монастыре, - проговорил Даниэль, посмотрев на меня с легкой полуулыбкой, - я был воспитанником, послушником и едва ли не успел стать монахом.
- Ты? Разве такое возможно? - у меня непроизвольно поднялись брови. Это признание показалось мне донельзя нелепым.
- Да, - на этот раз он вздохнул, - и именно поэтому я стал тем, кем сейчас являюсь. А что ты так удивляешься? Разве тебе не показалось странным то, что я свободно вошел в храм? Я ведь вампир.
- Показалось, - честно признался я, - но я как-то не придал этому значения.
- Понимаю. Тебе не до этого было. Что ж, могу только сказать, что это - довольно распространенное заблуждение, что вампир не может войти в освященное место. Как видишь, очень даже может. Но я все же испытываю при этом некий дискомфорт, тревогу. Помнишь тогда, когда ты впервые за мной следил, я вышел из храма, так и не получив благословения священника? Это не случайно. Я просто не мог его получить. Да, я действительно проклят, и ты, Мартин, находишься в обществе истинного демона. Ну да тебе это и так известно. Если бы священник меня благословил, я бы получил самый настоящий ожог и, вполне возможно, потерял бы сознание. Но в то же время я могу свободно входить в любой храм или церковь. Атрибутика на меня почти не действует. Только если она не направлена против меня. Вот если ты, например, сейчас достанешь освященный серебряный крестик и станешь меня им лупцевать, то наверняка принесешь мне вполне ощутимый ущерб. Видишь, - он подмигнул мне, - я тоже тебе доверяю, раз говорю это.
- Ха, рассмешил! Я очень сомневаюсь, что ты выпустишь меня отсюда живым, если я сделаю что-то подобное.
- По крайней мере, теперь ты хоть знаешь, как со мной бороться, а до этого ты ведь был против меня безоружным, - пожал он плечами, - но я отвлекся, извини. И при этом начал не совсем сначала. Ты, кажется, хотел узнать, сколько мне лет? Так вот, Мартин, я родился в 1567 году.
Наверное, он разглядел на моем лице (или в моих мыслях) настоящий шок, отчего весело рассмеялся.
- Да, как видишь, мне не двадцать два. И даже не двадцать шесть. Я прожил столько, сколько хватило бы на несколько человеческих жизней. Но, поверь мне, это не так здорово, как кажется.
- В 1567 году, - словно в полусне повторил я, придвинувшись к Даниэлю поближе и рассматривая его лицо уже с нового ракурса и с новым интересом. Странно, но я поверил ему сразу же, - а ты неплохо сохранился!
- Я вообще не старею, - ответил он, - внешне я остаюсь таким же, каким был при смерти. И мне никогда не познать мудрость старости. Наверное, это влияет и на мой характер, потому что я не взрослею, а только все больше и больше становлюсь самим собой. Так сказать, консервируюсь в собственном соку. Это совсем не то, что происходит с вами по мере старения.
- Но все равно выглядишь ты потрясающе, - я все еще продолжал его рассматривать, словно диковинный музейный экспонат. Это его, похоже, забавляло.
- Спасибо за комплимент, - усмехнулся он, - приятно, что ты находишь меня в достаточной степени привлекательным. Но позволь мне продолжить.
- Да, конечно, - я поспешно отстранился и снова прислонился к своему столбику, хотя вряд ли мне при этом удалось скрыть того, как резко переменилось мое отношение к нему. Если до этого Даниэль мне просто нравился, то теперь он вызывал во мне некий благоговейный ужас. И, понятное дело, нравиться он мне стал еще больше.
- Итак, я родился, как уже говорил, в 1567 году в Нормандии. Местом моего рождения была маленькая бедная деревенька, находившаяся далеко от более-менее крупных городов, хотя и располагалась она на дороге в Ренн. В этой деревне жили необразованные, суеверные селяне, а единственным увеселительным заведением здесь была таверна с прилегающим к ней борделем. В нем частенько развлекались проезжие торговцы.
Если честно, я плохо помню свое раннее детство. Оно для меня словно покрыто легким туманом, и я помню только отдельные фрагменты. В ранней молодости я вообще не помнил многого из того, что вспомнил сейчас, мое детство меня пугало. Возможно, потому, что произошел я из самых низов населения. Моя мать была шлюхой из того самого борделя, и для нее ничего не имело значения, кроме ее ночной жизни. Я помню ее как высокую, но стройную женщину с осветленными волосами, с грубоватым голосом и фривольной походкой. Даже сейчас я помню запах ее духов. Что-то горьковато-пряное, со слащавым оттенком. Гвоздика… да. Я помню ее навязчивый, ядовитый запах. Моя мать всегда душилась этими духами с вечера, когда уходила «на работу», и запах гвоздики навсегда стал ассоциироваться у меня с чем-то порочным, грязным. Я и до сих пор его не люблю.
Отца своего я, конечно же, не знал. Кто им был, я думаю, не знала даже моя мать. Какой-то купец, я думаю. Может, бродяга. Или владелец борделя. В общем, какой-то подонок. Меня сейчас это не сильно волнует.
Мать моя меня никогда особо не любила. Еще бы, ведь я был для нее только лишней обузой. Она всегда лелеяла надежду выйти замуж и родить «нормальных», то есть, не внебрачных детей, а я ей мешал. Возможно, поэтому она частенько била меня, когда я был еще совсем маленьким. Лет до семи я постоянно ходил с синяками.
Меня воспитывала бабушка. Она ненавидела свою дочь за то, какой образ жизни та вела, но меня она жалела, потому что глубоко верила в Бога. Она жила вместе с нами, только в другой комнате, и я часто прибегал к ней утром, когда моя мать, чаще всего подвыпившая, приходила домой и начинала давать мне оплеухи за то, что я «поганю ей жизнь и не даю устроиться так, как она хочет». Бабушка всегда защищала меня от нападков матери, и между ними, как правило, завязывался скандал, а я в это время прятался где-нибудь в чулане, потому что очень боялся, что мать меня все же найдет и заберет из бабушкиной комнаты. Но такое случалось редко. Обычно бабушке удавалось угомонить свою дочь, и она, по привычке виляя бедрами, удалялась к себе, чтобы отоспаться и набраться сил для следующей ночи. А я оставался в относительной безопасности.
Тогда бабушка начинала читать мне Святое Писание. Она говорила, что ангелы непременно заберут меня на небо, если я буду хорошим мальчиком и не буду гневить Бога своими грехами. Она внушала мне, что вера в Бога - это единственное, что может меня спасти, потому что родился я во грехе и от греха. Я не понимал, что это значит, но верил каждому ее слову, и прилежно заучивал длинные молитвы, а потом вместе с ней читал их каждый вечер. Бабушка защищала меня от моей матери, поэтому она казалась мне самой доброй на свете. И уж, конечно, я верил каждому ее слову.
Так было до тех пор, пока мне не исполнилось семь лет. В то время моя мать, уже давным-давно болевшая сифилисом, скончалась, оставив меня полным сиротой. Не помню, плакал ли я по ней, помню только, как плакала моя бабушка. И я понял, что маму она все же любила.
Спустя месяц после похорон она собрала все мои вещи, наняла повозку, и мы вдвоем поехали далеко на север. Я еще не знал, куда, но мне было страшно. Ехали мы долго, очень долго, два раза останавливались в деревне, когда наконец повозка привезла нас к огромному мужскому монастырю, который, как я позже узнал, находился у самой границы с другой французской провинцией - Бретанью.
- Здесь тебе будет лучше, Даниель, - сказала она, и я увидел слезы на ее глазах, - здесь о тебе позаботятся и помогут очиститься от тех грехов, которые лежали на твоей матери. Ты вырастешь в вере и ласке Господней, а после смерти вознесешься в рай. Здесь ты искупишь все грехи нашей семьи. А ангелы небесные навеки пребудут с тобой.
Я еще не понял, что в монастыре меня оставляют навсегда, что то светлое будущее, о котором мне говорила бабушка - это будущее монаха, поэтому я соглашался с тем, что она говорила. Тогда она вытерла слезы, поцеловала меня в лоб, а после села обратно в повозку и уехала.
Меня приняли заботливые монахи. Я узнал название места, в которое прибыл - это был монастырь Сен-Этьен. Меня накормили, расспросили о моих родителях, о том, как и где я раньше жил, а потом, посовещавшись, они отвели меня в просторную комнату с высокими каменными потолками - здесь жили мальчики-воспитанники моего возраста.
Мне указали на одну из тесных соломенных постелей, которые образовывали в комнате длинный ряд, вещи мои сложили в маленький деревянный сундучок без замка, который поставили тут же, в изголовье, добавив в него железную кружку, тарелку, серо-зеленый плащ воспитанника и тяжелое оловянное распятие. Потом меня повели в молельню, где представили молодому монаху, брату Августину Реми, который был ответственным за нашу группу и отцу-настоятелю Симону де Ланку, пожилому и дородному монаху. Потом меня повели обратно в комнату, где представили вернувшимся с дневной молитвы мальчикам, с которыми мне предстояло жить. А потом объяснили мне распорядок дня и оставили. Так я стал воспитанником Сен-Этьенского монастыря.
Первые годы я был угрюмым, замкнутым в себе мальчиком. Я был обижен на бабушку за то, что она меня оставила, я часто плакал, за что меня сразу невзлюбили мои сверстники. У меня почти не было друзей. Я не хотел ни с кем сближаться. Я верил в Бога и считал, что только он может мне помочь, поэтому молился даже больше, чем от нас требовалось.
Когда меня научили читать (мне к тому времени уже исполнилось одиннадцать), я стал постоянным посетителем монастырской библиотеки. У нас было неплохое собрание религиозной литературы, но имелись и произведения «мирских» писателей и философов, которые занимали меня ничуть не меньше. Я читал все, что попадалось мне под руку.
С нами, конечно же, регулярно занимались. Вообще, мы жили по четкому расписанию. В половине седьмого нас будили, давали двадцать минут свободного времени, чтобы привести себя в порядок, а потом вели на утреннюю мессу, или малую мессу. Далее нам отводилось полчаса на завтрак, который обычно состоял из ломтя хлеба с маслом или сыром и кружки молока. Потом - учебные занятия, дневная или главная месса, обед, на котором нас обычно кормили кашей или тушеными овощами, к которым иногда добавляли мясо или рыбу. После обеда - снова занятия. Потом нам давался вольный час, когда мы могли пойти на прогулку или посидеть в своей комнате, затем - уборка или еще какое-нибудь полезное для монастыря занятие, вечерняя месса, снова вольный час, легкий ужин - чаще всего стакан кислого молока или фрукты, вечерняя молитва и сон. И так каждый день. Как видишь, мы жили в строгом порядке.
Нас учили любить Господа, учили молиться, уважать живших в монастыре монахов. Больше всех мне нравился брат Августин - такой добрый, мягкий, справедливый. Он никогда ни на кого не повышал голос, он был именно таким, каким, как мне казалось, должен быть монах. Глядя на него, я думал, что когда-нибудь стану таким же. С него я старался брать пример, он был моим идеалом святости.
Наш отец-настоятель, Симон де Ланк, или отец Симон, был тоже очень добродушным. Даже мягкосердечным, сказал бы я. Он был не столько набожным, сколько просто добрым. Впрочем, в его возрасте как раз таким и следовало быть. Если брату Августину едва исполнилось тридцать, он был высоким и стройным, то отцу Симону уже было за шестьдесят, он был дородным и медлительным.
У нас были отличные преподаватели, как правило, тоже монахи. Помимо истории и литературы, которые нам преподавал брат Арно, мне еще очень нравилась латынь - я очень быстро научился говорить и писать на этом языке. Ее нам преподавал тоже довольно молодой монах - двадцатипятилетний брат Филипп, который сумел вселить в меня настоящую любовь к своему предмету. Мне нравилось, как звучат латинские слова, нравилось строить из них фразы, нравилась их четкость и какая-то их фатальность, неизбежность. Мне казалось, что именно на этом языке говорят ангелы на небе. Латинские молитвы, которым нас учили, я всегда произносил с каким-то трепетом.
Что касается точных наук, то здесь я преуспел немного меньше. Хотя я и так был лучшим учеником, поэтому мне это было простительно. Мне намного больше нравились такие предметы, которые будили мое воображение и позволяли унестись далеко-далеко, подальше от моей скучной монастырской жизни.
Как я уже говорил, моими лучшими друзьями были отнюдь не мои сверстники-мальчишки, а книги из монастырской библиотеки. Я читал их с восхищением, меня приводили в неописуемый восторг вид старинных потертых фолиантов в кожаном переплете с золотым теснением, с мягкой посеревшей бумагой. Мне нравилось брать их в руки, ощущать их тяжесть и слушать легкий шорох переворачиваемых страниц.
Мне нравилась наша библиотека. Это был огромный зал со сводчатым потолком и массивными стоящими в ряд дубовыми столами. В этом зале были витражные окна, и мне нравилось, как свет, падающий на пол и на страницы открытых книг, принимает самые яркие и причудливые оттенки от пугающе-красного и ярко-желтого до бледно-голубого и зеленого. Это было мое царство, и только здесь я мог по-настоящему дать волю фантазии или же наоборот, погрузиться в созданный другими творцами мир.
Я очень быстро прочитал все каноны и сочинения авторитетных на то время богословов. Я читал эти книги с огромным интересом, хотя интересного в них было очень мало - это были нуднейшие по современным меркам рассуждения на религиозную тему, эдакие «научные» философствования. Но на то время они, конечно, имели огромное значение для монахов и считались научными трудами. Впрочем, они так идеально сочетались с моим внутренним миром и вообще, настолько точно отображали атмосферу той поры, в которую я жил, что, можно сказать, они были для меня проводником во внешний мир. Благодаря этим книгам я узнавал, что есть добро, а что - зло, как со злом следует бороться и ради чего следует жить благочестивым людям.
Я с трепетом листал труды легендарного Фомы Аквинского, каноны Иоанна Андреаса, «Строматы» Климента Александрийского, «Муравейник» Иоанна Нидера и многие другие подобные сочинения. Не скажу, что я безоговорочно верил всему, что в них было написано, скорее, я в них уверовал, потому что хотел во что-то верить. Религия говорила: терпи на земле и жди лучшей жизни на небесах. И я ждал. Хотя, конечно, ждал ее на земле.
Мне в руки не могла не попасть такая знаменитая книга, как «Молот ведьм». Как и подобает прилежному ученику и будущему монаху, я изучил это сочинение - ее авторами были монахи-доминиканцы, Яков Шпренгер и Генрих Инститорис. В ней говорилось о том, как важно уничтожать ведьм, потому что их преступление самое тяжкое из всех возможных, ведь они вступили в сделку с дьяволом. Никогда не забуду, какое впечатление произвела на меня эта книга. Оно было неоднозначным - как истинный верующий и тем более будущий монах я не мог не признавать справедливость инквизиции (к тому же эта книга пользовалась огромным авторитетом), но как излишне впечатлительный мальчик, я не мог не ужасаться тем омерзительным подробностям, которые я в этой книге вычитал. Поэтому, прочитав, я поставил ее подальше на полку, чтобы она больше не попадалась мне на глаза. Хотя, конечно, я не прочитал в ней почти ничего нового, она вся практически состояла из идей и утверждений, с которыми я уже сталкивался в подобного рода литературе, но меня пугало именно то, насколько логично, насколько точно и убедительно эти идеи были сформулированы и к каким выводам пришли сами авторы. А также то, что инквизиция считала едва ли не святым каждое слово, которое можно было прочесть в этой книге. Ни одна из церковных книг, которые я до этого держал в руках, не пользовалась такой популярностью.
Помимо церковной литературы у нас были и древнегреческие философы - Пифагор, Сократ, Платон, Овидий, Плавт, Гораций. Даже стихи Сафо, можешь себе это представить? Я читал их с не меньшим интересом. Они дополняли и совершенствовали мой все еще такой гибкий и податливый внутренний мир. Мне нравились греческие трагики и драматурги. Я зачитывался Гомером, хотя многие считали мою любимую «Илиаду» ересью, а древнегреческих богов - всего лишь ловкими и искусными христианскими демонами или бесами, которые морочили голову древним грекам и заставляли почитать их как богов.
Мне нравились и те немногие романтические произведения, которые у нас хранились. Как я уже говорил, я читал все, что попадалось мне на глаза. Нередко я мечтал о том, как однажды покину монастырские стены, поеду в дальние путешествия, и меня уже ждут невиданные приключения. Я грезил ими. Словно наяву я видел высокие таинственные замки, темные населенные драконами и великанами леса, опасные дороги, на которых храбрых путешественников ожидают коварные разбойники, а также корабли, которые гордо плывут в синем море и на которые обязательно нападают пираты. Я мечтал о прекрасных принцессах, которые томятся в своих темницах и ждут, когда же я приеду, чтобы освободить их и увезти в далекое заморское королевство. Я мечтал о славе героя. Хотя был всего лишь не в меру романтичным воспитанником монастыря.
Мои сверстники меня не очень жаловали, но вот воспитатели монастыря, особенно те, которые преподавали нам уроки, напротив, очень любили. Я отлично учился, у меня всегда был готов ответ на любой вопрос, я никогда ничего не упускал. Меня часто хвалили и ставили другим в пример, отчего мальчики еще больше на меня взъедались. Иногда мне даже устраивали мне небольшие пакости. Однажды мне в тарелку с обедом перевернули целую солонку, в другой - налили мне в обувь воды, в третий - насыпали в постель крошек. Такие закономерности не могли не отразиться на моей столь юной психике. К четырнадцати годам я стал бояться своих сверстников, и у меня по-прежнему не было ни одного друга.
А теперь позволь мне объяснить, отчего между мной и этими мальчишками образовалась такая огромная пропасть.
Почти все они были детьми богатых или хотя бы просто обеспеченных родителей. Их отдавали на воспитание в монастырь, чтобы они могли получить достойное образование (одно из лучших, если не самое лучшее в наше время), а после этого им предстояло вернуться домой и продолжить жизнь купца, или ремесленника, или барона, или графа - в зависимости от того, кем были их отцы. Поэтому в монастыре они были ненадолго. И у каждого были родственники, о которых они часто рассказывали, которыми хвалились и хвастали. Родители присылали им всевозможные лакомства, красивую новую одежду, а я всегда носил обноски. И мне заведомо была обеспечена судьба монаха. Или же уличного бродяги, если я решу покинуть монастырь.
Помню, некоторые мальчики иногда спрашивали меня о моей родне. Я начинал фантазировать, сочинять всевозможные небылицы о погибшем герое-отце, который сражался за королевскую честь, и высокородной красавице-матери, которая умерла от горя и тоски по своему супругу. Мне так понравилась эта сказка, что я сам в нее поверил. В отличие от остальных мальчиков.
- А мне сказали, что твоя мать продавала свое тело в борделе, а ты вообще случайно появился на свет, поэтому тебя сюда и упекли, - сказал мне как-то раз один мальчик по имени Гийом де Моро, сын богатого торговца, один из «заводил» всей нашей группы.
Все, конечно же, противно засмеялись.
Не знаю, действительно ли он это от кого-то узнал, или же просто придумал, даже не подозревая, как метко он попал в точку, но этот удар оказался для меня настолько болезненным, что я не сдержался и расплакался. Разрыдался у всех на глазах, даже не заботясь о том, что меня видят.
Это, конечно, еще больше рассмешило мальчиков, теперь они хохотали, тыкали в меня пальцем, и в конце концов стали пинать и обзывать меня.
На шум прибежал брат Августин, увидев, в чем дело, он строго отругал мальчишек, а особенно Гийома, и наказал их, лишив ужина и заставив весь вечер мыть полы в коридоре.
Это унижение Гийом и его друзья восприняли как вызов на войну. Если до этих пор они только втихаря надо мной подсмеивались, то теперь стали открыто выражать свою неприязнь. А ведь мне уже исполнилось пятнадцать лет. Вскоре мне предстояло стать послушником, а потом, соответственно, монахом.
Я по-прежнему проводил почти все свое свободное время в библиотеке. К счастью, нам каждые полгода завозили несколько новых книг, поэтому то, что являлось для меня самым главным и позволяло отвлечься от реального мира и погрузиться на какое-то время в мир сказки и поэзии, у меня было в избытке.
Иногда, чтобы не находиться лишний раз в общей комнате, и не подстрекать компанию Гийома выдумывать новые обидные прозвища, я выходил погулять на территории монастыря. Он был расположен весьма интересно, потому что стоял у самого подножья небольшой горы. Поэтому стеной он был обнесен только с трех сторон. Четвертой стороной была сама гора с густым лесом на ее склоне. Именно туда я чаще всего и ходил. Как только я понял, что могу спокойно выходить за пределы монастыря и никто этого не узнает, так сразу же начал этим пользоваться. Теперь я мог самостоятельно исследовать всю гору и прилегающие к ней окрестности. Я нашел немало красивых мест, полян, пролесков, даже обнаружил недалеко от монастыря маленькую пещеру.
Однажды я забрался на самый верх горы, и вид, который предстал передо мной, буквально потряс меня своим величием и красотой. Я никогда не был так далеко, я не знал, что находится за монастырем, а теперь я смог это увидеть! Когда я вернулся в монастырь, меня, конечно же, отругали за долгое отсутствие, но все равно я еще несколько дней жил под впечатлением от увиденного.
Иногда я брал с собой книги из библиотеки и читал их, расположившись где-нибудь на склоне горы. Впрочем, на такое я отваживался нечасто, потому что за то, что я выношу книги за предел монастыря, меня могли наказать.
Я хочу, чтобы ты понял, как я жил и что было для меня самым важным. Я сам нарочно отталкивал от себя действительность, предпочитая ей придуманный мной мир, в котором я мог чувствовать себя удобно и уютно, где было место всему, что было мне дорого. Я был мечтателем и созерцателем, я только наблюдал за происходящим, ни во что не вмешиваясь. Я мечтал о славе героя, о том, что жизнь моя когда-нибудь кардинально изменится, а все мои мечты - исполнятся. Я был мальчиком «не от мира сего», я прекрасно это понимал, и это очень меня мучило. А еще меня очень мучило мое одиночество. Ведь у меня по-прежнему не было друзей, мне не с кем было поделиться своими мыслями, переживаниями. Да, монахи проявляли ко мне интерес, ведь они понимали, что я скоро стану одним из них. Да, брат Августин и брат Филипп часто помогали мне со всякими пустяками, давали советы, выслушивали мои сбивчивые рассказы и часто давали понять, что я - особенный, поэтому меня не должны расстраивать постоянные нападки Гийома. Моим оружием, по их словам, должна стать истинная вера. Но пока что вера служила мне отнюдь не оружием, а, скорее, щитом, который уже начинал давать прорехи.
Мне уже исполнилось семнадцать лет, а я по-прежнему был один. Что я мог знать о жизни, если жизнь заменили мне мои драгоценные книги? Разве могли они наполнить мое сердце тем теплом, которое было мне так нужно? Книги - это очень хорошая приправа, но никак не главное блюдо. А у меня не было ни одного друга. И семьи тоже. И того, кого бы я мог просто любить. То тепло и то внимание, которое мне уделяли монахи, ограничивалось вежливым вниманием и утешением, когда, по их мнению, я в нем нуждался.
Однако все изменилось в один чудный сентябрьский день.
В то утро мне немного нездоровилось, и брат Августин позволил мне пропустить занятия и дневную мессу, а вместо этого полежать в постели. Другие мальчики только хмыкнули, и бросили на меня злобные взгляды, когда услышали о такой поблажке. Но я не обратил на них внимание. Предпочел не обратить, как всегда.
Когда все ушли, я тихонько прошел в библиотеку и стащил оттуда одну из своих любимых книг. Наконец я смогу спокойно почитать, пока в комнате никого нет! Я забрался на подоконник (у нас в комнате были высокие и широкие подоконники) и принялся за книгу. Я и не заметил, как быстро пролетело время. Прошла дневная месса, занятия, теперь мальчики обычно возвращались в свою комнату, чтобы переодеться к обеду.
Я и думать о них забыл. Как всегда, поэтический мир полностью затмил собой мир реальный. Я залез на подоконник с ногами, согнув их в коленях, и в такой позе, словно эльф, сидел и читал.
Таким и нашли меня мои сверстники, вернувшись в общую комнату. Увидев меня в этой позе эльфа, да еще и с книгой в руках, они стали смеяться надо мной.
- Смотрите, наш больной монах решил выпрыгнуть в окно! - выкрикнул один мальчишка, Жак де Гюсси, друг Гийома.
Все, конечно, тут же прыснули со смеху. А я нахохлился, исподлобья на них посмотрев и думал уже поскорее покинуть комнату, когда появился и сам Гийом.
- Как же, больной! - злобно проговорил он, сверля меня черными, как угли, глазам. - По библиотекам шастать он не больной!
- Да ладно, он книги под подушкой прячет, - вставил другой мальчик, Себастьян Рено.
Вся компания снова рассмеялась. Я встал с подоконника, при этом неловко поскользнулся и едва не упал. Это вызвало новый взрыв хохота. А Гийом уже выступил вперед, готовя какую-нибудь остроту.
Я поднялся, молча взял с подоконника свою книгу и уже направился к выходу, как Гийом схватил меня за плечо.
- Ты куда это собрался, малявка? Жалиться брату Августину, да? - он не просто забавлялся. Он изливал на меня свой яд. - Что ты за мужчина такой, не можешь за себя постоять! Эй, я к тебе обращаюсь! Что ты вечно от нас бегаешь, единоличник?
- А у него книги вместо друзей, - хохотнул Жак, - он даже спит с ними. Зачем мы ему?
- Книги, говоришь? - с этими словами Гийом выхватил из моих рук книгу и рассмеялся. - Ну вот, я оставил его совсем одного!
- Отдай сюда! - попытался я вырвать книгу, но Себастьян оттолкнул меня, а Гийом тем временем делал вид, что разрывает ее на мелкие клочки.
- Наш бедный маленький монах, - со смехом проговорил Гийом, - ну, чего же ты не убегаешь, как всегда?
- Отдай книгу, - снова повторил я и попытался ее у него вырвать, но он резко отскочил в сторону.
- А ты забери! - с этими словами Гийом швырнул ее Себастьяну, а тот, поймав, бросил еще одному мальчику, а тот, в свою очередь - Жаку.
Кто-то из мальчишек встали на мою защиту, они даже попытались остановить Гийома, говоря ему, что эта книга из библиотеки, и что он может ее порвать, но Гийом и не думал никого слушать. Он только начал, и ни за что не хотел лишать себя такого развлечения.
- Забери, забери! Ну же, трусишка! Только и можешь, что сидеть на своем подоконнике, уткнувшись в книгу! - повторял он.
- Отдай сейчас же! - закричал я. - Это ты - самый настоящий трус, ничего не стоишь без своих дружков!
- Ты что-то сказал, малявка? - рявкнул Гийом. - Ты даже не бастард, ты ублюдок, не зря о тебе так говорят! Твоя мать была шлюхой! Ты еще рот раскрывать умеешь? На меня?
- А что ты умеешь, кроме того, что обижать мальчиков, которые младше тебя? Ты вообще способен на что-нибудь без своих друзей-собачонок? Недаром ты выбираешь себе противников, которые заведомо слабее тебя! - прозвенел вдруг чей-то незнакомый голос.
Все в комнате, словно по взмаху волшебной палочки, замерли и замолкли. Даже я. Я понятия не имел, кто это может говорить.
- Это ты - самый настоящий трус, де Моро! - тут произнесший эти страшные слова вошел в кружок, в котором мы стояли, небрежно толкнув плечом притихшего Себастьяна.
Я поразился - мальчик был незнакомым, я никогда раньше его не видел. Кто он? Почему он меня защищает?
- Ну, что примолк? - он усмехнулся и вплотную подошел к Гийому. - Боишься стать противником того, кто сильнее тебя?
Я поразился еще больше. Почему он сказал, что он - сильнее Гийома? Это же неправда. Гийом де Моро был высоким и плотным, с широкими плечами, а говоривший парень был почти с меня ростом и не обладал внушительной комплекцией. Он был просто стройным, и только.
Тем не менее, Гийом замолчал и стоял, зло буравя его глазами.
- Вижу, все-таки боишься, - хмыкнул незнакомец, - ну тогда с тобой все ясно. Можешь идти, мне неприятно общаться с трусами. А вот это отдай сюда, - и он довольно грубо выхватил из рук Гийома мою книгу.
- Ты еще пожалеешь об этом, де Лемпаль, - зло бросил ему мой худший враг и, развернувшись, буквально выбежал из комнаты, а вслед за ним - и остальные.
А я остался в опустевшей комнате один на один с загадочным незнакомцем. И продолжал, замерев, стоять на месте и тупо на него пялиться.
Он же тем временем подошел ко мне и улыбнулся.
- Это, кажется, твое, - он протянул мне книгу, посмотрев предварительно на название, - «Роман о Ланселоте». Хм, недурной выбор. Мне тоже очень нравятся рыцарские романы.
Я осторожно взял протянутую книгу, при этом не отрывая взгляда от незнакомца.
- Кто ты? - спросил я, поражаясь тому, что мой голос прозвучал так слабо и боязливо, и постарался придать ему уверенности, какой в тот момент явно не испытывал. - Почему ты за меня заступился?
- Кто я? - он снова улыбнулся. - Я твой спаситель, если хочешь. А заступился я за тебя потому, что ты мне понравился. А еще потому, что меня бесит этот выродок. Но, конечно, решающим был первый фактор. Такое объяснение тебе подойдет?
Я не знал, что ответить. Он немного смутил меня. Я совсем растерялся. Я никогда его не видел, кто он? Я ничего не понимал. Но уже в те первые минуты я полностью попал под его обаяние. Это было почти то же, что испытал ты, когда впервые меня увидел без плаща (прости, я следил за твоими мыслями в тот момент).
Парень был чуть выше меня и, может быть, чуть-чуть старше, на год или два. Стройный, как я уже говорил. Симпатичный. Мягкие, округлые черты лица и острый подбородок. Яркие голубые глаза с зеленоватым оттенком. Гордый и любопытный взгляд. И светлые, почти белые волосы, прямые, но, похоже, очень непокорные - они были слишком густыми и светлой гривой ложились на лоб, уши и щеки. Но дело не в его внешности. Было в нем что-то такое… что-то, что заставило и меня тоже улыбнуться, хотя улыбаться в тот момент после всего случившегося мне не слишком хотелось.
- Вполне, - ответил я, - но все же, я надеюсь, ты назовешь мне свое имя.
- Конечно, но учтите, месье Лотте, - тут он подмигнул мне, даже не давая мне времени удивиться, откуда ему известна моя фамилия, - вы сами предложили мне познакомиться.
Автор - Aurellie
Жанр - драма, триллер, мистика
Рейтинг - R, пожалуй
Размер - макси
Статус - закончен, но редактируется
Размещение - запрещаю размещать где-либо
Предупреждение: яойные моменты будут, да. Как и гетные.
О чем: вампир, которому не хватает человеческого общества и который давно смрился с тем, что не может умереть, но отчаянно ищущий собеседника, который его поймет, и человек, для которого загадки из прошлого представляют особый интерес...
Главы 1, 2
Главы 3, 4
Глава 5Глава 5
Нормандский монастырь
- Я надеюсь, ты не удивишься, если я скажу, что почти все свое детство и юность я провел в монастыре, - проговорил Даниэль, посмотрев на меня с легкой полуулыбкой, - я был воспитанником, послушником и едва ли не успел стать монахом.
- Ты? Разве такое возможно? - у меня непроизвольно поднялись брови. Это признание показалось мне донельзя нелепым.
- Да, - на этот раз он вздохнул, - и именно поэтому я стал тем, кем сейчас являюсь. А что ты так удивляешься? Разве тебе не показалось странным то, что я свободно вошел в храм? Я ведь вампир.
- Показалось, - честно признался я, - но я как-то не придал этому значения.
- Понимаю. Тебе не до этого было. Что ж, могу только сказать, что это - довольно распространенное заблуждение, что вампир не может войти в освященное место. Как видишь, очень даже может. Но я все же испытываю при этом некий дискомфорт, тревогу. Помнишь тогда, когда ты впервые за мной следил, я вышел из храма, так и не получив благословения священника? Это не случайно. Я просто не мог его получить. Да, я действительно проклят, и ты, Мартин, находишься в обществе истинного демона. Ну да тебе это и так известно. Если бы священник меня благословил, я бы получил самый настоящий ожог и, вполне возможно, потерял бы сознание. Но в то же время я могу свободно входить в любой храм или церковь. Атрибутика на меня почти не действует. Только если она не направлена против меня. Вот если ты, например, сейчас достанешь освященный серебряный крестик и станешь меня им лупцевать, то наверняка принесешь мне вполне ощутимый ущерб. Видишь, - он подмигнул мне, - я тоже тебе доверяю, раз говорю это.
- Ха, рассмешил! Я очень сомневаюсь, что ты выпустишь меня отсюда живым, если я сделаю что-то подобное.
- По крайней мере, теперь ты хоть знаешь, как со мной бороться, а до этого ты ведь был против меня безоружным, - пожал он плечами, - но я отвлекся, извини. И при этом начал не совсем сначала. Ты, кажется, хотел узнать, сколько мне лет? Так вот, Мартин, я родился в 1567 году.
Наверное, он разглядел на моем лице (или в моих мыслях) настоящий шок, отчего весело рассмеялся.
- Да, как видишь, мне не двадцать два. И даже не двадцать шесть. Я прожил столько, сколько хватило бы на несколько человеческих жизней. Но, поверь мне, это не так здорово, как кажется.
- В 1567 году, - словно в полусне повторил я, придвинувшись к Даниэлю поближе и рассматривая его лицо уже с нового ракурса и с новым интересом. Странно, но я поверил ему сразу же, - а ты неплохо сохранился!
- Я вообще не старею, - ответил он, - внешне я остаюсь таким же, каким был при смерти. И мне никогда не познать мудрость старости. Наверное, это влияет и на мой характер, потому что я не взрослею, а только все больше и больше становлюсь самим собой. Так сказать, консервируюсь в собственном соку. Это совсем не то, что происходит с вами по мере старения.
- Но все равно выглядишь ты потрясающе, - я все еще продолжал его рассматривать, словно диковинный музейный экспонат. Это его, похоже, забавляло.
- Спасибо за комплимент, - усмехнулся он, - приятно, что ты находишь меня в достаточной степени привлекательным. Но позволь мне продолжить.
- Да, конечно, - я поспешно отстранился и снова прислонился к своему столбику, хотя вряд ли мне при этом удалось скрыть того, как резко переменилось мое отношение к нему. Если до этого Даниэль мне просто нравился, то теперь он вызывал во мне некий благоговейный ужас. И, понятное дело, нравиться он мне стал еще больше.
- Итак, я родился, как уже говорил, в 1567 году в Нормандии. Местом моего рождения была маленькая бедная деревенька, находившаяся далеко от более-менее крупных городов, хотя и располагалась она на дороге в Ренн. В этой деревне жили необразованные, суеверные селяне, а единственным увеселительным заведением здесь была таверна с прилегающим к ней борделем. В нем частенько развлекались проезжие торговцы.
Если честно, я плохо помню свое раннее детство. Оно для меня словно покрыто легким туманом, и я помню только отдельные фрагменты. В ранней молодости я вообще не помнил многого из того, что вспомнил сейчас, мое детство меня пугало. Возможно, потому, что произошел я из самых низов населения. Моя мать была шлюхой из того самого борделя, и для нее ничего не имело значения, кроме ее ночной жизни. Я помню ее как высокую, но стройную женщину с осветленными волосами, с грубоватым голосом и фривольной походкой. Даже сейчас я помню запах ее духов. Что-то горьковато-пряное, со слащавым оттенком. Гвоздика… да. Я помню ее навязчивый, ядовитый запах. Моя мать всегда душилась этими духами с вечера, когда уходила «на работу», и запах гвоздики навсегда стал ассоциироваться у меня с чем-то порочным, грязным. Я и до сих пор его не люблю.
Отца своего я, конечно же, не знал. Кто им был, я думаю, не знала даже моя мать. Какой-то купец, я думаю. Может, бродяга. Или владелец борделя. В общем, какой-то подонок. Меня сейчас это не сильно волнует.
Мать моя меня никогда особо не любила. Еще бы, ведь я был для нее только лишней обузой. Она всегда лелеяла надежду выйти замуж и родить «нормальных», то есть, не внебрачных детей, а я ей мешал. Возможно, поэтому она частенько била меня, когда я был еще совсем маленьким. Лет до семи я постоянно ходил с синяками.
Меня воспитывала бабушка. Она ненавидела свою дочь за то, какой образ жизни та вела, но меня она жалела, потому что глубоко верила в Бога. Она жила вместе с нами, только в другой комнате, и я часто прибегал к ней утром, когда моя мать, чаще всего подвыпившая, приходила домой и начинала давать мне оплеухи за то, что я «поганю ей жизнь и не даю устроиться так, как она хочет». Бабушка всегда защищала меня от нападков матери, и между ними, как правило, завязывался скандал, а я в это время прятался где-нибудь в чулане, потому что очень боялся, что мать меня все же найдет и заберет из бабушкиной комнаты. Но такое случалось редко. Обычно бабушке удавалось угомонить свою дочь, и она, по привычке виляя бедрами, удалялась к себе, чтобы отоспаться и набраться сил для следующей ночи. А я оставался в относительной безопасности.
Тогда бабушка начинала читать мне Святое Писание. Она говорила, что ангелы непременно заберут меня на небо, если я буду хорошим мальчиком и не буду гневить Бога своими грехами. Она внушала мне, что вера в Бога - это единственное, что может меня спасти, потому что родился я во грехе и от греха. Я не понимал, что это значит, но верил каждому ее слову, и прилежно заучивал длинные молитвы, а потом вместе с ней читал их каждый вечер. Бабушка защищала меня от моей матери, поэтому она казалась мне самой доброй на свете. И уж, конечно, я верил каждому ее слову.
Так было до тех пор, пока мне не исполнилось семь лет. В то время моя мать, уже давным-давно болевшая сифилисом, скончалась, оставив меня полным сиротой. Не помню, плакал ли я по ней, помню только, как плакала моя бабушка. И я понял, что маму она все же любила.
Спустя месяц после похорон она собрала все мои вещи, наняла повозку, и мы вдвоем поехали далеко на север. Я еще не знал, куда, но мне было страшно. Ехали мы долго, очень долго, два раза останавливались в деревне, когда наконец повозка привезла нас к огромному мужскому монастырю, который, как я позже узнал, находился у самой границы с другой французской провинцией - Бретанью.
- Здесь тебе будет лучше, Даниель, - сказала она, и я увидел слезы на ее глазах, - здесь о тебе позаботятся и помогут очиститься от тех грехов, которые лежали на твоей матери. Ты вырастешь в вере и ласке Господней, а после смерти вознесешься в рай. Здесь ты искупишь все грехи нашей семьи. А ангелы небесные навеки пребудут с тобой.
Я еще не понял, что в монастыре меня оставляют навсегда, что то светлое будущее, о котором мне говорила бабушка - это будущее монаха, поэтому я соглашался с тем, что она говорила. Тогда она вытерла слезы, поцеловала меня в лоб, а после села обратно в повозку и уехала.
Меня приняли заботливые монахи. Я узнал название места, в которое прибыл - это был монастырь Сен-Этьен. Меня накормили, расспросили о моих родителях, о том, как и где я раньше жил, а потом, посовещавшись, они отвели меня в просторную комнату с высокими каменными потолками - здесь жили мальчики-воспитанники моего возраста.
Мне указали на одну из тесных соломенных постелей, которые образовывали в комнате длинный ряд, вещи мои сложили в маленький деревянный сундучок без замка, который поставили тут же, в изголовье, добавив в него железную кружку, тарелку, серо-зеленый плащ воспитанника и тяжелое оловянное распятие. Потом меня повели в молельню, где представили молодому монаху, брату Августину Реми, который был ответственным за нашу группу и отцу-настоятелю Симону де Ланку, пожилому и дородному монаху. Потом меня повели обратно в комнату, где представили вернувшимся с дневной молитвы мальчикам, с которыми мне предстояло жить. А потом объяснили мне распорядок дня и оставили. Так я стал воспитанником Сен-Этьенского монастыря.
Первые годы я был угрюмым, замкнутым в себе мальчиком. Я был обижен на бабушку за то, что она меня оставила, я часто плакал, за что меня сразу невзлюбили мои сверстники. У меня почти не было друзей. Я не хотел ни с кем сближаться. Я верил в Бога и считал, что только он может мне помочь, поэтому молился даже больше, чем от нас требовалось.
Когда меня научили читать (мне к тому времени уже исполнилось одиннадцать), я стал постоянным посетителем монастырской библиотеки. У нас было неплохое собрание религиозной литературы, но имелись и произведения «мирских» писателей и философов, которые занимали меня ничуть не меньше. Я читал все, что попадалось мне под руку.
С нами, конечно же, регулярно занимались. Вообще, мы жили по четкому расписанию. В половине седьмого нас будили, давали двадцать минут свободного времени, чтобы привести себя в порядок, а потом вели на утреннюю мессу, или малую мессу. Далее нам отводилось полчаса на завтрак, который обычно состоял из ломтя хлеба с маслом или сыром и кружки молока. Потом - учебные занятия, дневная или главная месса, обед, на котором нас обычно кормили кашей или тушеными овощами, к которым иногда добавляли мясо или рыбу. После обеда - снова занятия. Потом нам давался вольный час, когда мы могли пойти на прогулку или посидеть в своей комнате, затем - уборка или еще какое-нибудь полезное для монастыря занятие, вечерняя месса, снова вольный час, легкий ужин - чаще всего стакан кислого молока или фрукты, вечерняя молитва и сон. И так каждый день. Как видишь, мы жили в строгом порядке.
Нас учили любить Господа, учили молиться, уважать живших в монастыре монахов. Больше всех мне нравился брат Августин - такой добрый, мягкий, справедливый. Он никогда ни на кого не повышал голос, он был именно таким, каким, как мне казалось, должен быть монах. Глядя на него, я думал, что когда-нибудь стану таким же. С него я старался брать пример, он был моим идеалом святости.
Наш отец-настоятель, Симон де Ланк, или отец Симон, был тоже очень добродушным. Даже мягкосердечным, сказал бы я. Он был не столько набожным, сколько просто добрым. Впрочем, в его возрасте как раз таким и следовало быть. Если брату Августину едва исполнилось тридцать, он был высоким и стройным, то отцу Симону уже было за шестьдесят, он был дородным и медлительным.
У нас были отличные преподаватели, как правило, тоже монахи. Помимо истории и литературы, которые нам преподавал брат Арно, мне еще очень нравилась латынь - я очень быстро научился говорить и писать на этом языке. Ее нам преподавал тоже довольно молодой монах - двадцатипятилетний брат Филипп, который сумел вселить в меня настоящую любовь к своему предмету. Мне нравилось, как звучат латинские слова, нравилось строить из них фразы, нравилась их четкость и какая-то их фатальность, неизбежность. Мне казалось, что именно на этом языке говорят ангелы на небе. Латинские молитвы, которым нас учили, я всегда произносил с каким-то трепетом.
Что касается точных наук, то здесь я преуспел немного меньше. Хотя я и так был лучшим учеником, поэтому мне это было простительно. Мне намного больше нравились такие предметы, которые будили мое воображение и позволяли унестись далеко-далеко, подальше от моей скучной монастырской жизни.
Как я уже говорил, моими лучшими друзьями были отнюдь не мои сверстники-мальчишки, а книги из монастырской библиотеки. Я читал их с восхищением, меня приводили в неописуемый восторг вид старинных потертых фолиантов в кожаном переплете с золотым теснением, с мягкой посеревшей бумагой. Мне нравилось брать их в руки, ощущать их тяжесть и слушать легкий шорох переворачиваемых страниц.
Мне нравилась наша библиотека. Это был огромный зал со сводчатым потолком и массивными стоящими в ряд дубовыми столами. В этом зале были витражные окна, и мне нравилось, как свет, падающий на пол и на страницы открытых книг, принимает самые яркие и причудливые оттенки от пугающе-красного и ярко-желтого до бледно-голубого и зеленого. Это было мое царство, и только здесь я мог по-настоящему дать волю фантазии или же наоборот, погрузиться в созданный другими творцами мир.
Я очень быстро прочитал все каноны и сочинения авторитетных на то время богословов. Я читал эти книги с огромным интересом, хотя интересного в них было очень мало - это были нуднейшие по современным меркам рассуждения на религиозную тему, эдакие «научные» философствования. Но на то время они, конечно, имели огромное значение для монахов и считались научными трудами. Впрочем, они так идеально сочетались с моим внутренним миром и вообще, настолько точно отображали атмосферу той поры, в которую я жил, что, можно сказать, они были для меня проводником во внешний мир. Благодаря этим книгам я узнавал, что есть добро, а что - зло, как со злом следует бороться и ради чего следует жить благочестивым людям.
Я с трепетом листал труды легендарного Фомы Аквинского, каноны Иоанна Андреаса, «Строматы» Климента Александрийского, «Муравейник» Иоанна Нидера и многие другие подобные сочинения. Не скажу, что я безоговорочно верил всему, что в них было написано, скорее, я в них уверовал, потому что хотел во что-то верить. Религия говорила: терпи на земле и жди лучшей жизни на небесах. И я ждал. Хотя, конечно, ждал ее на земле.
Мне в руки не могла не попасть такая знаменитая книга, как «Молот ведьм». Как и подобает прилежному ученику и будущему монаху, я изучил это сочинение - ее авторами были монахи-доминиканцы, Яков Шпренгер и Генрих Инститорис. В ней говорилось о том, как важно уничтожать ведьм, потому что их преступление самое тяжкое из всех возможных, ведь они вступили в сделку с дьяволом. Никогда не забуду, какое впечатление произвела на меня эта книга. Оно было неоднозначным - как истинный верующий и тем более будущий монах я не мог не признавать справедливость инквизиции (к тому же эта книга пользовалась огромным авторитетом), но как излишне впечатлительный мальчик, я не мог не ужасаться тем омерзительным подробностям, которые я в этой книге вычитал. Поэтому, прочитав, я поставил ее подальше на полку, чтобы она больше не попадалась мне на глаза. Хотя, конечно, я не прочитал в ней почти ничего нового, она вся практически состояла из идей и утверждений, с которыми я уже сталкивался в подобного рода литературе, но меня пугало именно то, насколько логично, насколько точно и убедительно эти идеи были сформулированы и к каким выводам пришли сами авторы. А также то, что инквизиция считала едва ли не святым каждое слово, которое можно было прочесть в этой книге. Ни одна из церковных книг, которые я до этого держал в руках, не пользовалась такой популярностью.
Помимо церковной литературы у нас были и древнегреческие философы - Пифагор, Сократ, Платон, Овидий, Плавт, Гораций. Даже стихи Сафо, можешь себе это представить? Я читал их с не меньшим интересом. Они дополняли и совершенствовали мой все еще такой гибкий и податливый внутренний мир. Мне нравились греческие трагики и драматурги. Я зачитывался Гомером, хотя многие считали мою любимую «Илиаду» ересью, а древнегреческих богов - всего лишь ловкими и искусными христианскими демонами или бесами, которые морочили голову древним грекам и заставляли почитать их как богов.
Мне нравились и те немногие романтические произведения, которые у нас хранились. Как я уже говорил, я читал все, что попадалось мне на глаза. Нередко я мечтал о том, как однажды покину монастырские стены, поеду в дальние путешествия, и меня уже ждут невиданные приключения. Я грезил ими. Словно наяву я видел высокие таинственные замки, темные населенные драконами и великанами леса, опасные дороги, на которых храбрых путешественников ожидают коварные разбойники, а также корабли, которые гордо плывут в синем море и на которые обязательно нападают пираты. Я мечтал о прекрасных принцессах, которые томятся в своих темницах и ждут, когда же я приеду, чтобы освободить их и увезти в далекое заморское королевство. Я мечтал о славе героя. Хотя был всего лишь не в меру романтичным воспитанником монастыря.
Мои сверстники меня не очень жаловали, но вот воспитатели монастыря, особенно те, которые преподавали нам уроки, напротив, очень любили. Я отлично учился, у меня всегда был готов ответ на любой вопрос, я никогда ничего не упускал. Меня часто хвалили и ставили другим в пример, отчего мальчики еще больше на меня взъедались. Иногда мне даже устраивали мне небольшие пакости. Однажды мне в тарелку с обедом перевернули целую солонку, в другой - налили мне в обувь воды, в третий - насыпали в постель крошек. Такие закономерности не могли не отразиться на моей столь юной психике. К четырнадцати годам я стал бояться своих сверстников, и у меня по-прежнему не было ни одного друга.
А теперь позволь мне объяснить, отчего между мной и этими мальчишками образовалась такая огромная пропасть.
Почти все они были детьми богатых или хотя бы просто обеспеченных родителей. Их отдавали на воспитание в монастырь, чтобы они могли получить достойное образование (одно из лучших, если не самое лучшее в наше время), а после этого им предстояло вернуться домой и продолжить жизнь купца, или ремесленника, или барона, или графа - в зависимости от того, кем были их отцы. Поэтому в монастыре они были ненадолго. И у каждого были родственники, о которых они часто рассказывали, которыми хвалились и хвастали. Родители присылали им всевозможные лакомства, красивую новую одежду, а я всегда носил обноски. И мне заведомо была обеспечена судьба монаха. Или же уличного бродяги, если я решу покинуть монастырь.
Помню, некоторые мальчики иногда спрашивали меня о моей родне. Я начинал фантазировать, сочинять всевозможные небылицы о погибшем герое-отце, который сражался за королевскую честь, и высокородной красавице-матери, которая умерла от горя и тоски по своему супругу. Мне так понравилась эта сказка, что я сам в нее поверил. В отличие от остальных мальчиков.
- А мне сказали, что твоя мать продавала свое тело в борделе, а ты вообще случайно появился на свет, поэтому тебя сюда и упекли, - сказал мне как-то раз один мальчик по имени Гийом де Моро, сын богатого торговца, один из «заводил» всей нашей группы.
Все, конечно же, противно засмеялись.
Не знаю, действительно ли он это от кого-то узнал, или же просто придумал, даже не подозревая, как метко он попал в точку, но этот удар оказался для меня настолько болезненным, что я не сдержался и расплакался. Разрыдался у всех на глазах, даже не заботясь о том, что меня видят.
Это, конечно, еще больше рассмешило мальчиков, теперь они хохотали, тыкали в меня пальцем, и в конце концов стали пинать и обзывать меня.
На шум прибежал брат Августин, увидев, в чем дело, он строго отругал мальчишек, а особенно Гийома, и наказал их, лишив ужина и заставив весь вечер мыть полы в коридоре.
Это унижение Гийом и его друзья восприняли как вызов на войну. Если до этих пор они только втихаря надо мной подсмеивались, то теперь стали открыто выражать свою неприязнь. А ведь мне уже исполнилось пятнадцать лет. Вскоре мне предстояло стать послушником, а потом, соответственно, монахом.
Я по-прежнему проводил почти все свое свободное время в библиотеке. К счастью, нам каждые полгода завозили несколько новых книг, поэтому то, что являлось для меня самым главным и позволяло отвлечься от реального мира и погрузиться на какое-то время в мир сказки и поэзии, у меня было в избытке.
Иногда, чтобы не находиться лишний раз в общей комнате, и не подстрекать компанию Гийома выдумывать новые обидные прозвища, я выходил погулять на территории монастыря. Он был расположен весьма интересно, потому что стоял у самого подножья небольшой горы. Поэтому стеной он был обнесен только с трех сторон. Четвертой стороной была сама гора с густым лесом на ее склоне. Именно туда я чаще всего и ходил. Как только я понял, что могу спокойно выходить за пределы монастыря и никто этого не узнает, так сразу же начал этим пользоваться. Теперь я мог самостоятельно исследовать всю гору и прилегающие к ней окрестности. Я нашел немало красивых мест, полян, пролесков, даже обнаружил недалеко от монастыря маленькую пещеру.
Однажды я забрался на самый верх горы, и вид, который предстал передо мной, буквально потряс меня своим величием и красотой. Я никогда не был так далеко, я не знал, что находится за монастырем, а теперь я смог это увидеть! Когда я вернулся в монастырь, меня, конечно же, отругали за долгое отсутствие, но все равно я еще несколько дней жил под впечатлением от увиденного.
Иногда я брал с собой книги из библиотеки и читал их, расположившись где-нибудь на склоне горы. Впрочем, на такое я отваживался нечасто, потому что за то, что я выношу книги за предел монастыря, меня могли наказать.
Я хочу, чтобы ты понял, как я жил и что было для меня самым важным. Я сам нарочно отталкивал от себя действительность, предпочитая ей придуманный мной мир, в котором я мог чувствовать себя удобно и уютно, где было место всему, что было мне дорого. Я был мечтателем и созерцателем, я только наблюдал за происходящим, ни во что не вмешиваясь. Я мечтал о славе героя, о том, что жизнь моя когда-нибудь кардинально изменится, а все мои мечты - исполнятся. Я был мальчиком «не от мира сего», я прекрасно это понимал, и это очень меня мучило. А еще меня очень мучило мое одиночество. Ведь у меня по-прежнему не было друзей, мне не с кем было поделиться своими мыслями, переживаниями. Да, монахи проявляли ко мне интерес, ведь они понимали, что я скоро стану одним из них. Да, брат Августин и брат Филипп часто помогали мне со всякими пустяками, давали советы, выслушивали мои сбивчивые рассказы и часто давали понять, что я - особенный, поэтому меня не должны расстраивать постоянные нападки Гийома. Моим оружием, по их словам, должна стать истинная вера. Но пока что вера служила мне отнюдь не оружием, а, скорее, щитом, который уже начинал давать прорехи.
Мне уже исполнилось семнадцать лет, а я по-прежнему был один. Что я мог знать о жизни, если жизнь заменили мне мои драгоценные книги? Разве могли они наполнить мое сердце тем теплом, которое было мне так нужно? Книги - это очень хорошая приправа, но никак не главное блюдо. А у меня не было ни одного друга. И семьи тоже. И того, кого бы я мог просто любить. То тепло и то внимание, которое мне уделяли монахи, ограничивалось вежливым вниманием и утешением, когда, по их мнению, я в нем нуждался.
Однако все изменилось в один чудный сентябрьский день.
В то утро мне немного нездоровилось, и брат Августин позволил мне пропустить занятия и дневную мессу, а вместо этого полежать в постели. Другие мальчики только хмыкнули, и бросили на меня злобные взгляды, когда услышали о такой поблажке. Но я не обратил на них внимание. Предпочел не обратить, как всегда.
Когда все ушли, я тихонько прошел в библиотеку и стащил оттуда одну из своих любимых книг. Наконец я смогу спокойно почитать, пока в комнате никого нет! Я забрался на подоконник (у нас в комнате были высокие и широкие подоконники) и принялся за книгу. Я и не заметил, как быстро пролетело время. Прошла дневная месса, занятия, теперь мальчики обычно возвращались в свою комнату, чтобы переодеться к обеду.
Я и думать о них забыл. Как всегда, поэтический мир полностью затмил собой мир реальный. Я залез на подоконник с ногами, согнув их в коленях, и в такой позе, словно эльф, сидел и читал.
Таким и нашли меня мои сверстники, вернувшись в общую комнату. Увидев меня в этой позе эльфа, да еще и с книгой в руках, они стали смеяться надо мной.
- Смотрите, наш больной монах решил выпрыгнуть в окно! - выкрикнул один мальчишка, Жак де Гюсси, друг Гийома.
Все, конечно, тут же прыснули со смеху. А я нахохлился, исподлобья на них посмотрев и думал уже поскорее покинуть комнату, когда появился и сам Гийом.
- Как же, больной! - злобно проговорил он, сверля меня черными, как угли, глазам. - По библиотекам шастать он не больной!
- Да ладно, он книги под подушкой прячет, - вставил другой мальчик, Себастьян Рено.
Вся компания снова рассмеялась. Я встал с подоконника, при этом неловко поскользнулся и едва не упал. Это вызвало новый взрыв хохота. А Гийом уже выступил вперед, готовя какую-нибудь остроту.
Я поднялся, молча взял с подоконника свою книгу и уже направился к выходу, как Гийом схватил меня за плечо.
- Ты куда это собрался, малявка? Жалиться брату Августину, да? - он не просто забавлялся. Он изливал на меня свой яд. - Что ты за мужчина такой, не можешь за себя постоять! Эй, я к тебе обращаюсь! Что ты вечно от нас бегаешь, единоличник?
- А у него книги вместо друзей, - хохотнул Жак, - он даже спит с ними. Зачем мы ему?
- Книги, говоришь? - с этими словами Гийом выхватил из моих рук книгу и рассмеялся. - Ну вот, я оставил его совсем одного!
- Отдай сюда! - попытался я вырвать книгу, но Себастьян оттолкнул меня, а Гийом тем временем делал вид, что разрывает ее на мелкие клочки.
- Наш бедный маленький монах, - со смехом проговорил Гийом, - ну, чего же ты не убегаешь, как всегда?
- Отдай книгу, - снова повторил я и попытался ее у него вырвать, но он резко отскочил в сторону.
- А ты забери! - с этими словами Гийом швырнул ее Себастьяну, а тот, поймав, бросил еще одному мальчику, а тот, в свою очередь - Жаку.
Кто-то из мальчишек встали на мою защиту, они даже попытались остановить Гийома, говоря ему, что эта книга из библиотеки, и что он может ее порвать, но Гийом и не думал никого слушать. Он только начал, и ни за что не хотел лишать себя такого развлечения.
- Забери, забери! Ну же, трусишка! Только и можешь, что сидеть на своем подоконнике, уткнувшись в книгу! - повторял он.
- Отдай сейчас же! - закричал я. - Это ты - самый настоящий трус, ничего не стоишь без своих дружков!
- Ты что-то сказал, малявка? - рявкнул Гийом. - Ты даже не бастард, ты ублюдок, не зря о тебе так говорят! Твоя мать была шлюхой! Ты еще рот раскрывать умеешь? На меня?
- А что ты умеешь, кроме того, что обижать мальчиков, которые младше тебя? Ты вообще способен на что-нибудь без своих друзей-собачонок? Недаром ты выбираешь себе противников, которые заведомо слабее тебя! - прозвенел вдруг чей-то незнакомый голос.
Все в комнате, словно по взмаху волшебной палочки, замерли и замолкли. Даже я. Я понятия не имел, кто это может говорить.
- Это ты - самый настоящий трус, де Моро! - тут произнесший эти страшные слова вошел в кружок, в котором мы стояли, небрежно толкнув плечом притихшего Себастьяна.
Я поразился - мальчик был незнакомым, я никогда раньше его не видел. Кто он? Почему он меня защищает?
- Ну, что примолк? - он усмехнулся и вплотную подошел к Гийому. - Боишься стать противником того, кто сильнее тебя?
Я поразился еще больше. Почему он сказал, что он - сильнее Гийома? Это же неправда. Гийом де Моро был высоким и плотным, с широкими плечами, а говоривший парень был почти с меня ростом и не обладал внушительной комплекцией. Он был просто стройным, и только.
Тем не менее, Гийом замолчал и стоял, зло буравя его глазами.
- Вижу, все-таки боишься, - хмыкнул незнакомец, - ну тогда с тобой все ясно. Можешь идти, мне неприятно общаться с трусами. А вот это отдай сюда, - и он довольно грубо выхватил из рук Гийома мою книгу.
- Ты еще пожалеешь об этом, де Лемпаль, - зло бросил ему мой худший враг и, развернувшись, буквально выбежал из комнаты, а вслед за ним - и остальные.
А я остался в опустевшей комнате один на один с загадочным незнакомцем. И продолжал, замерев, стоять на месте и тупо на него пялиться.
Он же тем временем подошел ко мне и улыбнулся.
- Это, кажется, твое, - он протянул мне книгу, посмотрев предварительно на название, - «Роман о Ланселоте». Хм, недурной выбор. Мне тоже очень нравятся рыцарские романы.
Я осторожно взял протянутую книгу, при этом не отрывая взгляда от незнакомца.
- Кто ты? - спросил я, поражаясь тому, что мой голос прозвучал так слабо и боязливо, и постарался придать ему уверенности, какой в тот момент явно не испытывал. - Почему ты за меня заступился?
- Кто я? - он снова улыбнулся. - Я твой спаситель, если хочешь. А заступился я за тебя потому, что ты мне понравился. А еще потому, что меня бесит этот выродок. Но, конечно, решающим был первый фактор. Такое объяснение тебе подойдет?
Я не знал, что ответить. Он немного смутил меня. Я совсем растерялся. Я никогда его не видел, кто он? Я ничего не понимал. Но уже в те первые минуты я полностью попал под его обаяние. Это было почти то же, что испытал ты, когда впервые меня увидел без плаща (прости, я следил за твоими мыслями в тот момент).
Парень был чуть выше меня и, может быть, чуть-чуть старше, на год или два. Стройный, как я уже говорил. Симпатичный. Мягкие, округлые черты лица и острый подбородок. Яркие голубые глаза с зеленоватым оттенком. Гордый и любопытный взгляд. И светлые, почти белые волосы, прямые, но, похоже, очень непокорные - они были слишком густыми и светлой гривой ложились на лоб, уши и щеки. Но дело не в его внешности. Было в нем что-то такое… что-то, что заставило и меня тоже улыбнуться, хотя улыбаться в тот момент после всего случившегося мне не слишком хотелось.
- Вполне, - ответил я, - но все же, я надеюсь, ты назовешь мне свое имя.
- Конечно, но учтите, месье Лотте, - тут он подмигнул мне, даже не давая мне времени удивиться, откуда ему известна моя фамилия, - вы сами предложили мне познакомиться.
@темы: ориджиналы, Черный пепел, мое творчество
-
-
12.01.2010 в 04:22-
-
13.01.2010 в 08:37-
-
16.01.2010 в 03:59-
-
16.01.2010 в 04:03-
-
24.01.2010 в 16:34-
-
25.01.2010 в 01:25Глав в нем 25, но пока не могу дальше заняться ими - сессия(
Возможно мне только показалось, но пятая глава как-то обрывочно закончилась! Или я чего-то недопонимаю?!?!!?
обрывочно? Возможно, потому что изначально писалось, практически не разделяясь на главы, цельным текстом.
-
-
25.01.2010 в 10:47P.S. Удачно Вам сдать сессию!!
-
-
25.01.2010 в 16:38